Костяной склеп

— На работе я общалась и с тем и с другим. Элайджа остается для меня загадкой. Человек он добрый, но словно бы находится меж двух огней. Не один раз я пыталась заинтересовать его этим проектом. Как чернокожий, он, казалось бы, должен загореться идеей восстановления справедливости. Но он стелется перед попечителями, и его такое положение, похоже, вполне устраивает.

— Но чего ради музеям так отстаивать коллекции костей?

— Подумайте сами, сколько времени уйдет на то, чтобы рассортировать все их залежи. Потом за этим всем стоят большие финансовые траты, хотя бы на тот же анализ ДНК миллионов образцов скелетов. Практически ни одному музею не выгодно возвращать свои коллекции костей. Взять хоть палеонтологов и антропологов. Этим ученым гораздо важнее выяснить, что обычно ел мой прадедушка на обед, чем знать, что его прах покоится с миром. Любой археолог действительно думает, что идея возвращения останков лишает смысла его деятельность, как экспедиционную, так и музейную, как настоящую, так и будущую. В этих склепах настоящая золотая жила, — продолжала Клем. — Многие коллекции воистину бесценны. В общем, никто не захочет перемен в таком деле.

Майк усмехнулся:

— Даже вождь млекопитающих?

— Сокаридес? Вы шутите? У него одна из лучших коллекций костей в музее. Вас не приглашали в слоновью галерею?

— Нет, — ответили мы с Майком в один голос.

— Это галерея со множеством лестничных пролетов, упирающихся в чердак. Фантастическое зрелище. Несколько ярусов заставлены слоновьими черепами. Отдельно хранятся их кости, прикрытые пластиковыми чехлами. А еще там есть одна стена, полностью утыканная зубами, каждый весом в десять фунтов. Общий же вес слоновьего скелета знаете какой? Полтонны. Да еще учтите, что некоторые из них являются подарками знаменитостей. Какой-нибудь слон мог быть застрелен Тедди Рузвельтом, а другой пожертвован Ф. Т. Барнумом.

— Подозреваю, что такие экспонаты ценятся даже ради одной слоновьей кости.

— Кладовая с бивнями — вот куда бы вам попасть.

Где-то я уже слышала это слово.

— В музее это какое-то особое место? — удивился Майк.

— О, да. Но оно так спрятано, что большинство работающих здесь людей даже не догадываются о его существовании.

— Что в нем особенного?

— Говорят, это маленькая комната с темно-зеленой стальной дверью. Сама я никогда ее не видела. Такую конспирацию соблюдают для того, чтобы воры не могли добраться до бивней, потому лишь избранные знали, где она находится. Там бивней на миллионы. Причем они там не только слоновьи, но даже более редких животных, таких, как нарвалы.

— А таких специальных комнат было несколько?

— Да больше десятка. Для самых разных целей.

Теперь понятно, почему Мамдуба был так нелюбезен с нами, когда мы спросили вчера утром о частных хранилищах.

Майк пристально посмотрел на меня.

— Надеюсь, ты придумаешь убойное основание для получения ордера на обыск. Что бы такого криминального поискать в музее? Нечто вроде мышьяка? Или билета на корабль до Каира? Кстати, а мы могли бы взять с собой Клем, чтобы она поводила нас по музею?

— Не все так просто. Но, может, придумаем что-нибудь толковое по дороге. А еще я полагаюсь на помощь Зимма, с ним мы бы договорились и без ордера.

— Вряд ли я знаю об этом месте больше, чем он, — сказала Клем. — Попробуйте раскрутить его на помощь. Насколько я припоминаю, он был неравнодушен к Катрине. Не раз увязывался за нами во время обеда.

— Скажите, Клем, а вы сами встречались когда-нибудь с Пьером Тибодо?

— Несколько раз, но только на каких-нибудь музейных приемах и собраниях. Я не принадлежала к его кругу, можете мне поверить.

— Катрина вам никогда о нем не рассказывала?

Клем покраснела.

— Я предпочла бы не говорить о том, что может заставить вас подумать о ней плохо.

— Катрина умерла. И позволю вам напомнить — лет на шестьдесят раньше отпущенного ей срока. Меня не интересует, западала ли она на женатых мужчин или хоть на самих обезьян, я лишь хочу знать правду, — проговорил Майк.

— Мсье Тибодо нравился Катрине. Думаю, она познакомилась с ним еще во Франции, до переезда в Штаты.

— Она говорила вам об этом?

— Никогда. На самом деле Катрина все подобное отрицала. Но однажды мы оказались на одном собрании, проходившем в его кабинете. Это было накануне подготовки выставки. Тибодо ее сразу заметил. Подошел к ней и расцеловал в обе щеки. Так, словно они уже прежде встречались. Вероятно, в каком-то из тех маленьких французских музеев, где она работала до Клойстерс. Проговорили они минут пять.

— О чем?

— Извините. Английский, датский, инуитский. Но по-французски я ни слова. Потому я не стала прислушиваться к их разговору.

— В их общении вы не заметили никакого сексуального оттенка?

— О боже, нет, конечно. Может, Катрина и думала когда-то о чем-то таком, но после… — Клем резко оборвала фразу. — После того июня…

— После того, как ее изнасиловали?