Костяные часы

– Да я не о тебе, Эд! – Мой номинальный шурин ловко, с вкрадчивой готовностью Тони Блэра идет на попятный. Брендан выглядит как сорокапятилетний риелтор-трудоголик, у которого чисто случайно выдался свободный денек; в общем, так оно и есть. – Мы все знаем, что ты никоим образом не подсел на войну. Это совершенно очевидно. Вот, ты же специально прилетел в Англию на свадьбу Шерон. Я просто хотел узнать, бывает ли так, что военный корреспондент прямо жить не может без острых ощущений, которые получает в зоне военных действий. Только и всего.

– Да, с некоторыми такое случается, – соглашаюсь я и чешу глаз, думая о Биг-Маке. – Но мне эта опасность не грозит. И потом, симптомы подобного привыкания сразу заметны.

Заказываю «Гленфиддих» у юной официантки. Она обещает моментально принести заказ.

– И каковы эти симптомы? – Шерон на четыре года младше Холли, и лицо у нее круглее. – Мне просто любопытно.

Я чувствую себя загнанным в угол, но тут пальцы Холли касаются моей руки и крепко ее стискивают.

– Симптомы пагубной приверженности к зонам военных действий? Ну, в общем, они примерно те же, что и у других зарубежных корреспондентов: нестабильные супружеские отношения; отстранение от семейных дел; постоянная неудовлетворенность жизнью на гражданке. Чрезмерное пристрастие к алкоголю.

– Я полагаю, к «Гленфиддиху» это не относится? – Дейв Сайкс, добродушный отец Холли, как обычно, немного разряжает напряжение.

– Надеюсь, что нет, Дейв. – И надеюсь, что на этом можно закрыть тему.

– Эд, а ты ведь во всяких переделках побывал? – спрашивает Пит Уэббер, бухгалтер, велосипедист и жених Шерон. Уши у Пита как у летучей мыши, а волосы поспешно отступают ото лба все дальше и дальше, но Шерон выходит за него не из-за шевелюры, а по любви. – Шерон говорила, что ты делал репортажи о событиях в Боснии, в Руанде, в Сьерра-Леоне и в Багдаде. От таких мест обычно стараются держаться подальше.

– Одни журналисты строят карьеру на статьях о бизнесе, другие пишут о пластических операциях знаменитостей. А я вот предпочитаю сообщать правду о войнах.

Пит с заминкой спрашивает:

– А ты никогда не задумывался почему?

– Потому, что я равнодушен к чарам силикона.

Официантка приносит «Гленфиддих». Я смотрю на Пита и Шерон, на Брендана и его жену Рут, на Дейва Сайкса и Кэт, маму Холли, энергичную ирландку. Все они ждут от меня некоего глубокомысленного журналистского откровения. Семейству Сайкс не чуждо горе – младший брат Холли, Джеко, пропал в 1984 году, и его так и не нашли; но человеческие страдания, с которыми мне приходится сталкиваться, имеют, если можно так выразиться, промышленные масштабы. В этом-то и заключается отличие. Сомневаюсь, что его можно объяснить. Да я и сам его не понимаю.

– Но ведь ты пишешь, чтобы привлечь внимание мировой общественности к горячим точкам? – не унимается Пит.

– Нет, что ты. – Я вспоминаю первую поездку в Сараево, Пола Уайта в луже крови на полу – вот он как раз хотел внести свой вклад. – Наш мир функционирует в стандартном режиме равнодушия. Все готовы проявить внимание и заботу, но слишком заняты другими важными делами.

– А давай я изображу авокадо дьявола, – предлагает Брендан. – Зачем рисковать головой, чтобы писать статьи, которые все равно ничего не изменят?

Я натянуто улыбаюсь:

– Во-первых, я ничем не рискую и соблюдаю все меры предосторожности. Во-вторых…

– А какие меры предосторожности, – прерывает меня Брендан, – смогут остановить грузовик, начиненный взрывчаткой, который взрывается у дверей твоей гостиницы?

Я смотрю на Брендана, три раза моргаю, чтобы он куда-нибудь исчез. Ничего не получается. Ну, может, в следующий раз сработает.

– В Багдаде я буду жить в «зеленой зоне». Во-вторых, если о зверствах не пишут, они как бы прекращают существовать с гибелью их последнего свидетеля. Именно это я и пытаюсь предотвратить. Когда о массовых убийствах, бомбардировках и прочих ужасах оповещают, то в памяти мировой общественности все-таки остается пусть крошечная, но зарубка. Кто-то, где-то, когда-то получает возможность узнать, что происходит. И может быть, начнет действовать. Или не начнет. Но информация уйдет в массы.

– Значит, ты как бы летописец для будущих поколений? – спрашивает Рут.

– Хорошо сказано, Рут. Спасибо на добром слове. – Я снова тру глаз.

– А ты не будешь по всему этому скучать? – спрашивает Брендан. – Ну, после июля?

– После июня, – радостно поправляет его Холли.

Я невольно поеживаюсь, надеясь, что этого никто не заметит.

– Поживем – увидим, – говорю я Брендану. – Я непременно опишу тебе свои ощущения.

– А ты уже присмотрел себе работу? – спрашивает Дейв.

– Ну конечно, пап! – говорит Холли. – У Эда много вариантов. Может, пойдет в какое-нибудь новостное печатное издательство или на Би-би-си, да и интернет сейчас завоевывает медийное пространство невероятными темпами. Знакомый Эда, бывший редактор «Файненшл таймс», сейчас преподает в Университетском колледже Лондона.