Костяные часы

…невольно моргаю, и «лендкрузер» исчезает, а я оказываюсь на широком уступе у вершины крутой горы, залитой ярким солнечным светом. Я не падаю в пропасть лишь потому, что сижу на холодном валуне. Судорожно вздыхаю, охваченный паническим страхом, и клубы пара повисают в воздухе расплывчатыми облачками невысказанных вопросов. Как я здесь оказался? И где это – «здесь»? Вокруг какие-то руины: то ли часовня с обвалившейся крышей, то ли развалины монастыря, – вдали виднеются еще стены. На земле лежит снег – глубокий, по колено; ближний конец уступа упирается в невысокую каменную ограду. Развалины льнут к отвесной скале. Я в теплой лыжной куртке, лицо пылает, в ушах стучит кровь, будто от натуги. Но все это пустяки в сравнении с тем невероятным фактом, что еще секунду назад я сидел на заднем сиденье «лендкрузера» вместе с мистером Пфеннингером. Д’Арнок был за рулем. А теперь… теперь…

– С возвращением! – Голос Элайджи Д’Арнока раздается откуда-то справа.

– О господи, – выдыхаю я, вскакиваю и прячусь за валун, готовый то ли бежать, то ли обороняться.

– Успокойтесь, Лэм! Все это странно… – он сидит рядом, отвинчивая крышку термоса, – но совершенно безопасно. – (Серебристая парка сверкает в солнечных лучах.) – Если, конечно, вы не сорветесь в пропасть, как безмозглая курица.

– Д’Арнок, где… Что происходит? Где мы?

– Там, где все началось, – говорит Пфеннингер, и у меня чуть не разрывается сердце. Я резко оборачиваюсь. На Пфеннингере меховая шапка-ушанка и валенки. – В монастыре Святого Фомы на Зидельхорнском перевале. Точнее, среди развалин монастыря. – Он проходит по снегу к каменной ограде и глядит вдаль. – Если бы вы всю жизнь прожили здесь, то верили бы в чудеса…

Ага, меня чем-то опоили и приволокли сюда. Но зачем?

И как? В «лендкрузере» я ничего не ел и не пил.

Гипноз? Пфеннингер пристально смотрел на меня, перед тем как я…

Нет. Гипноз – дешевый сюжетный ход из плохих фильмов. Слишком глупо.

И тут я вспоминаю необъяснимую потерю времени в часовне Королевского колледжа. Что, если мисс Константен отправила меня в отключку точно так же, как сейчас Пфеннингер?

– Мы подвергли вас хиатусу, мистер Анидр, – говорит Пфеннингер. – Проверили, не подселился ли к вам кто-нибудь. Да, это не слишком приятная процедура, но осторожность никогда не помешает.

Может быть, для него или для Д’Арнока это объяснение имеет какой-то смысл, но я в полной растерянности.

– Я совершенно не понимаю, о чем идет…

– Меня гораздо больше тревожило бы, если бы вы сейчас хоть что-то понимали.

Я озабоченно ощупываю голову:

– И сколько времени я пребывал в этом… хиатусе?

Пфеннингер вытаскивает газету «Цайт» и вручает мне. На первой странице Гельмут Коль обменивается рукопожатием с шейхом Саудовской Аравии. Ну и что? Только не говорите, что во всем этом как-то замешан немецкий канцлер.

– Обратите внимание на дату, мистер Анидр.

Под названием газеты красуется дата: «4 Januar 1992».

Что за ерунда? Сегодня 2 января 1992 года!

В машине Пфеннингер сказал, чтобы я запомнил дату. Только что сказал.

Только что. А если верить «Цайт», то сегодня 4 января 1992 года.

У меня кружится голова. Неужели я два дня пробыл без сознания? Нет, скорее всего, газета поддельная. Я шуршу страницами, отчаянно пытаясь найти доказательства того, что все совсем не так, как мне кажется.

– Разумеется, газету можно сфабриковать, – говорит Пфеннингер, словно читая мои мысли, – но кому нужна ложь, которую легко разоблачить?

Мысли путаются; к тому же я вдруг понимаю, что страшно хочу есть. Провожу рукой по изрядно отросшей щетине на щеках. Я брился совсем недавно, у Холли! Я отшатываюсь; мне страшно… этот Элайджа Д’Арнок, этот мистер Пфеннингер, какие-то… сверхъестественные… да фиг его знает, кто они такие! Нет, отсюда надо бежать…

А куда бежать-то? Наши следы на снегу исчезают за выступом скалы. Может, там, за поворотом, цивилизованная автомобильная парковка с центром обслуживания и нормальными телефонами, а может – тридцать километров ледников и ущелий. В этой стороне за дальний конец узкого уступа цепляются упрямые сосны, а за ними высятся крутые обледенелые скалы. Пфеннингер пристально смотрит на меня, а Д’Арнок наливает в стаканчик термоса какую-то густую жидкость. Мне хочется заорать: «Вы что, пикник здесь устраиваете?» Вжимаю пальцы в виски. Так, немедленно возьми себя в руки и успокойся. День клонится к закату. Размазанная по небу облачная муть отливает металлом. На часах… а, я забыл их у Холли, в ванной. Подхожу к каменной ограде, останавливаюсь в нескольких шагах от Пфеннингера; ниже, метрах в пятидесяти, виднеется дорога. Через глубокое ущелье перекинут вполне современный уродливый мост, рядом дорожный указатель, но отсюда не разобрать, что на нем написано. До моста с полкилометра, а дорога, перевалив через мост, вьется вверх по склонам, погруженным в тень, и исчезает за горным отрогом, у мерцающего водопада, подчеркивающего глубокую тишину. Кроме нас самих, дорожного указателя, моста и дороги, нет никаких признаков ХХ века.

– Зачем меня сюда привезли? – спрашиваю я.