Костяные часы

– Много было таких, что называли себя атеистами, когда Сатана соблазнял их богатством, абортами, наукой и кабельным телевидением, а теперь они раскаялись, когда поняли, к чему это привело! – Одной рукой она наставляет на меня нагрудный крест, будто надеется, что он заставит меня смириться. – Но Господь милостив, Он прощает грешников, которые молят Его о прощении. Отец Брейди готов навестить вас и побеседовать с вами в домашней обстановке. И у нас тут церкви, хвала Всевышнему, а не какие-нибудь нечестивые мечети.

Донал нагло пялится на Лорелею.

Я поворачиваю коляску, говорю детям:

– Пойдем.

– Посмотрим, что вы запоете, – восклицает Мюриэл Бойс, – когда Партия Господа возьмет кооператив под свой контроль и начнет распределять пайки. Вот тогда и поглядим!

Я ошеломленно смотрю на нее:

– Это что, угроза?

– Это факт, Холли Сайкс. А вот и еще один: еда у вас в животах – ирландская пища. Христианская пища. И если она вам не по вкусу, то в Англии сейчас много домов пустует, особенно в окрестностях Хинкли.

Я слышу топор дровосека.

– Шипсхед – мой дом.

– А вот местные жители так не считают, особенно теперь, когда придется потуже затянуть пояса. И хорошо бы вам об этом помнить.

Я медленно, с трудом переставляя внезапно одеревеневшие ноги, иду прочь.

Донал Бойс кричит вслед:

– До скорой встречи, Лол!

Этот похотливый здоровяк очень опасен. Мы покидаем деревню, проходим мимо указателя с надписью «Slan abhaile»[96] и старого дорожного знака ограничения скорости до восьмидесяти километров в час.

– Ба, мне очень не нравится, как Донал Бойс на меня смотрит, – говорит Лорелея.

– Вот и хорошо, – говорю я. – Мне тоже.

– И мне, – говорит Рафик. – Донал Бойс – мудак.

Я открываю рот, сказать, мол, что за выражения, но так ничего и не произношу.

Минут через сорок по ухабистой тропе мы доходим до Дунен-коттеджа. «Дунен» по-ирландски значит «маленькая крепость»; именно такой крепостью мне и представляется наш дом, пока я разбираю продукты, товары с рынка и пайки. Дети переодеваются, а я включаю планшет, пробую связаться с Бренданом или с кем-то из родственников в Корке, но на экране горит сообщение «Сервер не найден», потом появляется другое: «При отсутствии соединения обратитесь к местному провайдеру». Бесполезно. Иду в курятник, вытаскиваю из-под несушек три свежих яйца. Потом мы с Рафиком и Лорелеей перебираемся через живую изгородь, отделяющую наш сад от сада Мо, и идем к задней двери бунгало. Дверь открыта; на кухню выходит Зимбра, машет хвостом. Когда пес был помоложе, он прыгал от радости, но с возрастом стал спокойней. Я кладу коробку с пайком и свежие яйца в буфет, тщательно закрываю дверцу, чтобы не забрались мыши. В гостиной Мо сама с собой играет в скрэббл.

– Привет, студиозусы. Ну, как школа? Как рынок?

– Нормально, – говорит Рафик. – Сегодня утром мы видели дрон.

– Да, я тоже его видела. У Оплота, должно быть, завелось лишнее горючее. Странно.

Лорелея изучает доску с фишками:

– Кто выигрывает, Мо?

– Я только что наголову сама себя разбила: триста восемьдесят четыре против ста девятнадцати. На дом что-нибудь задали?

– Квадратные уравнения, – говорит Лорелея. – Прелесть.

– Ну, ты их можешь решать даже во сне.

– А мне нужно учить географию, – говорит Рафик. – Ты видела слона, Мо?

– Да. В зоопарках. И еще в национальном парке в Южной Африке.

Рафик впечатлен:

– А они правда были большие, как дом? Так мистер Мурнейн рассказывал.

– Пожалуй, да. Ну, с дом скромного размера. Африканские слоны были крупнее индийских. Великолепные животные!

– Тогда почему же их не уберегли?

– Тут много виноватых, но последние стада слонов уничтожили ради того, чтобы некоторые китайцы могли хвастать своим богатством и дарить друг другу безделушки из слоновой кости.

Мо никогда не золотит пилюлю. Рафик хмуро обдумывает ее слова.

– Эх, почему я не родился лет шестьдесят назад, – вздыхает он. – Слоны, тигры, гориллы, белые медведи… Все самые лучшие животные уже исчезли, а нам остались только крысы, воро́ны и уховертки.

– И первоклассные собаки, – говорю я, поглаживая Зимбру по голове.

Все мы вдруг умолкаем, просто так, без всякой причины. С полотна над камином улыбается Джон, муж Мо, умерший пятнадцать лет назад; этот чудесный портрет маслом был сделан ясным летним днем в саду у дома Мо и Джона на острове Клир-Айленд. Джон Каллен был слеп и прожил нелегкую жизнь, но они с женой были счастливы, ибо в то цивилизованное время в том цивилизованном месте никто не голодал. Джон был поэтом. Поклонники его таланта писали ему письма из Америки.

Но тот мир был сделан не из камня, а из песка.

Мне страшно. Один шторм – и все.