Костяные часы

– В этом-то и прикол! Помнишь африканскую попсу «Yé Ké Yé Ké»? Лето… восемьдесят восьмого, по-моему. Классный был хит.

– Ну… смутно припоминаю. Как звали певца? Мори Канте?

– Да. Так вот, мы склеили бэк-вокалисток Мори Канте.

– Ни фига себе! А самому Мори Канте они сегодня не нужны?

– У них вчера был концерт в Женеве, но сегодня они свободны. Знаешь, они никогда не катались на лыжах, – наверное, у них там, в Алжире, снега нет, – поэтому всей компанией приехали в Сент-Аньес на пару дней, поучиться.

Вся эта история кажется мне весьма маловероятной, точнее, совершенно невероятной, но озвучить свои подозрения я не успеваю, потому что к нам, пошатываясь, подходит Четвинд-Питт:

– Сезон любви chez ЧП объявляю открытым. Лэм, в холодильнике завалялся кусок грюйера, можешь его вздрючить, чтобы не остаться обделенным.

Выпивка, кокаин и похоть превращают моего старого приятеля Четвинд-Питта в первостатейный кусок дерьма, и я вынужден ответить ему тем же.

– Не подумай, что я обсираю твой кусок хлеба, Руфус, но, надеюсь, ты понимаешь, что вы сняли шлюх? От них исходит недвусмысленное амбре секса за деньги. Я так, на всякий случай интересуюсь.

– Ты, конечно, классно мухлюешь за карточным столом, но тебе сегодня не обломилось. – Четвинд-Питт тычет меня в грудь, и я живо воображаю, как обламываю его мерзкий указательный палец. – Стоит нам без особых усилий и меньше чем за час заполучить трех смуглых милашек, как Лэм заявляет, что мы им заплатили. Нет, дружище, они не шлюхи, а женщины опытные и со вкусом, так что готовь затычки в уши: Шенди – девица голосистая, уж поверь мне, я в этом разбираюсь.

Такого я не спускаю:

– Я за карточным столом не мухлюю.

– А по-моему, еще как мухлюешь, стипендиат!

– Убери-ка от меня подальше свой палец, Гейлорд Четвинд-Питт! И докажи, что я мухлюю.

– Нет, ты, умник, улик не оставляешь, хотя из года в год выигрываешь у друзей тысячи. Кишечный паразит!

– Если ты так уверен, что я мухлюю, Руфус, зачем же ты со мной играешь?

– А я больше не буду с тобой играть! И между прочим, Лэм, почему бы тебе не…

– Ребята, – говорит Фиц, наш укуренный миротворец, – это же не вы, это колумбийский снежок или еще какая хрень от Гюнтера. Ну чего вы, право слово. Швейцария! Канун Нового года! Шенди жаждет любви, а не драки. Миритесь немедленно и поцелуйтесь.

– Пусть этот шулер поцелует меня в жопу, – бормочет Четвинд-Питт, протискиваясь мимо меня к двери. – Сходи за куртками, Фиц. И скажи девочкам, что чудесная вечеринка продолжается.

Дверь в мужской туалет захлопывается.

– Он на самом деле ничего такого не думает, – извиняющимся тоном говорит Фиц.

Надеюсь, что нет. По разным причинам мне очень хочется на это надеяться.

Я остаюсь послушать очередной ремикс диджея Аслански – хит середины восьмидесятых «Exocets for Breakfast»[50] Деймона Макниша, – но прощальная тирада Четвинд-Питта совершенно испортила мне настроение и пошатнула веру в незыблемость проекта «Маркус Анидр». Анидра я придумал не только как фальшивого держателя счетов для хранения и сокрытия моих неправедных доходов, но и как улучшенный вариант Хьюго Лэма, умнее и честнее. Но если даже болван благородных кровей вроде Четвинд-Питта способен разглядеть, что у меня внутри, значит я не настолько умен, а мой Анидр не настолько хорошо замаскирован, как я полагал. И хотя я мастерски умею притворяться, но все же что дальше? Допустим, месяцев через восемь я устроюсь на работу в Сити, где злословием и обманом спустя пару лет добьюсь годового дохода с не меньшим количеством цифр, чем в номере телефона. Ну и что? Допустим, к началу следующего столетия я стану владельцем кабриолета «мазерати», виллы на Кикладах и яхты в заливе Пул. Ну и что? Допустим, Маркус Анидр создаст империю акций, недвижимости и инвестиционных портфелей. Ну и что? Империи умирают, как и все мы, танцоры в пульсирующей светом темноте. Видишь ли, свету нужны тени. Глянь, морщины расползаются плесенью по нашему гладкому персиковому пушку, с каждым ударом сердца – тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук – варикозные вены набухают на гладких икрах, торсы и груди жиреют и обвисают; вот бригадный генерал Филби взасос целует миссис Болито; и песня прошлого года сменяется песней нового года, и следующего года, и всех последующих лет, и волосы танцоров серебрятся морозной сединой, редеют и опадают облученными клочьями; рак расползается по прокуренным легким, по дряхлеющей поджелудочной железе, по ноющей простате; ДНК расплетается, как шерстяная нить, и мы кубарем катимся вниз, падаем с лестницы, инфаркт, инсульт, не танец, а судороги. Это клуб «Вальпурга». Это знали еще в Средние века. Жизнь – заболевание неизлечимое.