Костяные часы

Четвинд-Питт: «Это вымогательство. Пошлем их нахер».

Фицсиммонс: «Согласен. Они видели, что мы при деньгах, и решили сорвать кус побольше».

Куинн: «Но если мы откажемся, то они…»

Четвинд-Питт: «Что? Забьют нас до смерти тампонами и губной помадой? Нет уж, решать нам: пошли вон – значит пошли вон. Тут Европа, а не Момбаса или еще хрен знает что. На чьей стороне будет швейцарская полиция? На нашей или этих грязных южносахарских шлюх?»

Я морщусь. Извлекаю из подпольного банка свои активы, добавляю к паспорту в бумажнике пачку банкнот. Засовываю бумажник во внутренний карман лыжной куртки, размышляя о том, что, хотя глупцами рождаются и богачи, и бедняки, утонченное воспитание здорово оглупляет, а вот тяжелое детство как бы купирует глупость, в силу дарвиновских законов выживания. Именно поэтому элита и нуждается в профилактической защите в форме хреновых государственных школ, чтобы умные дети с рабочих окраин не вытеснили богачей с привилегированной территории. Внизу, перекрикивая друг друга, звучат гневные голоса с английским и африканским выговором. С улицы доносится автомобильный гудок. Выглядываю в окно, вижу серый «хёндэ» с шапкой снега на крыше, медленно ползущий в нашу сторону, явно с дурными намерениями. Разумеется, он останавливается у шато Четвинд-Питтов, поперек подъездной дорожки. Из него вылезают два амбала в дубленках. Затем появляется Кенди, Шенди или Менди и впускает их в дом…

Гвалт в гостиной стихает.

– Эй, вы, валите отсюда немедленно, – орет Руфус Четвинд-Питт, – иначе я вызову полицию!

Какой-то выпендрежный немец-психопат гнусаво произносит:

– Вы, мальчики, отужинали в чудесном ресторане. Пора платить по счету.

Четвинд-Питт:

– Но они же не сказали, что они шлюхи!

Выпендрежный немец-психопат:

– А вы не сказали, что сделаны из пенисного йогурта. Тебя Руфус зовут?

– Не твое дело, мудак, как меня…

– Неуважительное отношение к собеседнику только вредит делу, Руфус.

– Убирайтесь – отсюда – немедленно!

– К сожалению, вы должны нам три тысячи долларов.

Четвинд-Питт:

– Правда? Хорошо, посмотрим, что скажет полиция…

Оглушительный грохот и звон, – похоже, разбивается телевизор. Или падает книжный шкаф со стеклянными дверцами. Бах-трах-тарарах – бокалы, посуда, картины и зеркала; Генри Киссинджеру не уцелеть. Четвинд-Питт визжит:

– Руку, руку отпусти, гад!

Невнятный ответ на невнятный вопрос.

Выпендрежный немец-психопат:

– НЕ СЛЫШУ, РУФУС!

– Мы заплатим, – хнычет Четвинд-Питт, – заплатим…

– Конечно заплатите. Однако по твоей вине Шенди пришлось вызывать нас, так что плата будет выше. Как это по-английски – плата за вызов на дом? В любом бизнесе следует окупать расходы. Эй, ты! Да, ты. Как тебя зовут?

– О-о-олли, – лепечет Олли Куинн.

– У моей второй жены была чихуахуа по кличке Олли. Мерзавка меня укусила, и я бросил ее в… scheisse[55], как называется эта штука, где лифт ходит то вверх, то вниз? Такая большая яма. Олли, я тебя спрашиваю, как это будет по-английски?

– Лифтовая шахта?

– Точно. Я бросил Олли в лифтовую шахту. Так что ты, Олли, лучше меня не кусай. Значит, так: сейчас вы соберете свои денежки.

– Мои… мои… мои – что? – пролепетал Куинн.

– Денежки. Фонды. Наличные средства. Ты, Руфус и ваш дружок. Если мы сочтем сумму достаточной для оплаты вызова, то оставим вас праздновать Новый год. Если же нет, придется придумать иной способ помочь вам выплатить долг.

Одна из женщин что-то говорит, слышится невнятное бормотание, и через пару секунд выпендрежный немец-психопат кричит:

– Эй, четвертый Битл, присоединяйся к нам! Тебе ничего не грозит, если, конечно, не станешь геройствовать.

Я беззвучно открываю окно – ну и стужа! – и осторожно перекидываю ноги через подоконник. Просто кадры из «Головокружения» Хичкока; альпийские крыши, по которым собираешься соскользнуть на землю, выглядят круче, чем когда любуешься ими снизу. Хотя над кухней крыша шале Четвинд-Питтов пологая, я рискую через пятнадцать секунд стать обладателем переломанных ног.

– Лэм? – окликает меня Фицсиммонс с лестничной площадки. – Деньги, которые ты выиграл у Руфуса… Они ему нужны. У них ножи, Хьюго! Хьюго, ты слышишь?

Вцепившись в подоконник, я опускаюсь на черепицу.

Пять, четыре, три, два, один…