Костры на башнях

Таня направилась к дому Маргариты Филипповны. Хрустели под ногами тонкие корки льда, которыми покрыты лужицы; вдоль домов тянулся островками потемневший снег. Дорогой она оборачивалась: ей все чудилось, что кто-то идет за нею следом. Мерещились фашистские ищейки, неотступно идущие по пятам. От них всего можно ожидать: может, выпустили, чтоб поняла, сколь сладка жизнь, свобода, глядишь — ухватится Таня за эту жизнь и свободу руками, зубами и решится на все, развяжет язык… Никого, однако, не видно. Улица была безлюдной, даже собак нет.

В домах затопили печи, черный дым тоскливо струился из труб. Ставни закрыты.

Таня постучала, по никто не отвечал и не открывал дверь. Боже! Неужто угнали и Надежду вместе с сыном? Она решила разузнать у соседей, может быть, они что знают. Но никто ничего толком не знал: утром, как только арестовали Маргариту Филипповну, и Надя с малышом исчезла.

Таня направилась в школу.

«Неужто Саша немец?» Ее даже качнуло от этой мысли. Таня облокотилась о толстый ствол дерева, чтобы переждать головокружение. Никак не укладывалось у нее в голове, что Прохоров… Господи! Лучше бы она удавилась!

В школе никого не было. На улице стемнело. Таня измучилась, окончательно выбилась из сил и озябла — холод пронизывал ее до костей.

Она кружилась возле своего дома, а внутрь заходить боялась. Что там ее поджидает? И все кругом будет напоминать мужа. Мужа? Она не ляжет в ту постель…

Совсем рядом шумела река. Крутой берег Терека подступал к задворкам ее дома. Отец Тани, бывало, восхищался: до чего же хорошее место досталось! Красотища-то какая! Любил он после работы и с утра в воскресный день, когда был свободен, повозиться в огороде. И плодородную землю поливал речной водой, для чего привязывал ведро веревкой и бросал с обрыва, как в колодец.

Таня стояла у излучины Терека и смотрела на пенящуюся, отливающую сединой быстрину горной реки, и все внутри нее отчаянно стонало и плакало. Броситься бы в холодные воды да положить конец мучениям! Да на что ей такая жизнь! Но вдруг и другая мысль осеняла ее: «Опомнись, дура! О чем ты думаешь? О каком самоубийстве можешь думать? А еще учительница. Детей учила, о мужестве ребятам рассказывала. Возьми себя в руки. Кто ж за товарищей будет мстить? Кровь за кровь!.. Подумай: как бы на твоем месте поступила Маргарита Филипповна?»

Тяжко и обидно Тане. Вышла замуж без любви и, несмотря на это, душу свою отдала мужу, жалела, обогревала его сердцем своим. А оказалось, обогревала-то змею подколодную.

А может быть, не так, хваталась она, как утопающий за соломинку, может быть, наговаривал немец хитрый, чтобы сломить ее, ловушку устраивал? Что тогда? Но почему именно ей он учинял такие испытания? Вполне возможно, что и других подбивали фашисты и других мужей зачисляли в шпионы. И других женщин подвергали испытаниям. Чьи нервы окажутся послабее, кто скорее развяжет язык. Но других на ее глазах расстреляли, а ее нет! Ее фашисты отпустили. Как же тогда? Как такое объяснить? Она в какой уже раз оглянулась. И слежки нет. Никого не видать.

Господи! Как жить? Где взять силы?

Глава десятая

— Чуткая, душевная была девчонка, — грустно заметил Махар. — Даже не верится, что ее уже нет в живых.

Он замолчал: что слова — все равно не высказать всей боли и потрясения, гибель Чабахан не укладывалась в голове. Заира тоже о чем-то упорно думала и смотрела себе под ноги. Они тихо взбирались на гору.

Ручьи, торопливо и шумливо стекавшие совсем недавно с вершин, угомонились наконец, прихваченные к вечеру морозом.

— Она любила тебя, — сказала Заира немного погодя и как-то отрешенно посмотрела перед собой.

— Ну что ты! — возразил он, а подумав, печально улыбнулся. — Просто мы были друзьями. Разве ты не знаешь?..

— Нет, Махар. Это ты не знаешь. Она на самом деле любила тебя.

— И продолжала с тобой дружить?

— Да. Она была… необыкновенной. Она все понимала и желала нам счастья.

Заира и Махар подошли к селу поздно вечером, когда в домах все давным-давно спали. Вместе с темнотой воцарилась вокруг мертвая тишина. Да и кто ныне остался в селе, чтобы засиживаться допоздна, — старики да старухи. Притаились в будках и собаки, поджали, должно быть, трусливо хвосты. Не шастают по ночам выпивохи-мужики, не поют нынче песен. Однако в доме, где размещался сельсовет, тускло светилось окно. Там еще бодрствовали.

— Ты меня здесь подожди. Я быстро, — сказал девушке Махар и решительно открыл скрипнувшую дверь.

Вернулся он и вправду быстро, минут через пять, довольный.

— Все уладил. Председатель обещал посодействовать.

— Ну вот и хорошо, — возбужденно отозвалась Заира. — А теперь зайдем к бабушке ненадолго.