Кот и крысы

И тут любимые воспоминания, похожие на горсточку драгоценных камней без оправы, кончились - как будто радужным песком утекли сквозь пальцы.

Петруша более не вернулся.

Она жила в комнате несколько дней, ей приносили пищу, французские модные журналы, несколько журналов русских - номера «Всякой всячины» и еще какие-то с ободранной обложкой. Разумеется, карты для пасьянсов. Из дома не выпускали.

Любезный кавалер де Ларжильер сказал ей, что Петруша - «мой друг Пьер» - отправился искать денег, возможно, он заложит имение, а до того времени просил Вареньку ждать его в особняке, сколько потребуется.

Варенька умоляла передать ему записку. В записке она просила Петрушу броситься в ноги к старой княжне Шестуновой. При всей своей молодости и неопытности она понимала, что сделалась Петрушиным залогом, и Марья Семеновна, поняв это и тут же списавшись с Санкт-Петербургом, нашла бы возможность втихомолку выкупить Вареньку, да так, чтобы ее репутация не пострадала. Де Ларжильер сказал, что другой французский кавалер, де Берни, передал Петруше записку. И опять потянулись дни заточения. Варенька сидела взаперти и сходила с ума от волнения. У нее вновь открылось кровотечение в груди, которое так заботливо врачевал доктор Ремизов. И начались обмороки с видениями.

Одно видение было страшным - страшнее некуда. Ее пытался похитить ужасный человек, нес куда-то на руках, шептал в ухо такое, что и в смертном бреду не примерещится. Очнувшись, Варенька обнаружила себя в постели и перекрестилась - очень уж правдоподобны были бредовые ощущения.

Наконец ее терпение иссякло и она стала кричать, стучать в дверь скамеечкой для ног и требовать правды. Правда же оказалась печальна - лишь ночь побыв женой, она уже четвертый день была вдовой. Ей сказал об этом без всяких церемоний хозяин дома, кавалер де Перрен, и предложил успокоиться и вести себя кротко, пока будет принято решние о ее дальнейшей судьбе.

Дальнейшей судьбы у Вареньки уже не было - плакать, молиться и ждать неизбежного…

Но разговор с Перреном Варенька тоже сделала для себя как бы несостоявшимся. Последним звеном цепочки она мыслила себе прощальный Петрушин поцелуй. И пережила его заново. А потом, сказав себе, что это еще не последнее упоение воспоминаниями, Варенька открыла глаза.

Полицейский служитель, сдается, отыскал в потолке уязвимое место и отчаянно сверлил его палашом.

Он повернулся, Варенька увидела совершенно не соответствующую ее настроению улыбку.

А меж тем улыбка была вымученной. Каким-то чудом Федька знал, что мерещится ей, лежащей с закрытыми глазами. И про поцелуй - тоже.

Помочь он не мог - разве что еще яростнее орудовать палашом.

– Будет вам, - сказала Варенька. - Ни к чему все это. Сядьте лучше вот тут, посидите со мной.

– Тогда я свечку затушу, - отвечал Федька. - Свечек-то у меня всего две. А огонь нужен, чтоб работать.

– С вами, впотьмах? - удивилась и несколько смутилась Варенька.

– Да я вас пальцем не трону! - воскликнул Федька и перекрестился.

– Тогда гасите…

В темноте им обоим как-то легче вздохнулось.

– Расскажите и о себе, - попросила Варенька. - Как вас звать, кто таковы?

– Федором звать, про прозванью - Савиным. А кто таков… Коли слыхали, сударыня, про архаровцев - так это я и есть.

По Москве ходили слухи о том, что немалую часть полицейских господин Архаров чуть ли не в последнюю минуту отцепил от каторжного этапа и связал круговой порукой. Темнота способствовала смелости - Варенька прямо спросила, правда ли это. И Федька отвечал - да, чистая правда. Варенька удивилась - ей казалось, что каторжники и колодники все зверообразны. Федька рассказал про Ваню Носатого.

По-всякому он представлял себе свою первую беседу с Варенькой - но менее всего мог вообразить, что станет ей описывать скромный быт мортусов, их клейменые лица и дегтярные робы.

– Дивны дела твои, Господи, - сказала Варенька. - Благодетельница моя Марья Семеновна пылинки с меня сдувала, доктор за мной, как за малым младенцем, ходил, девки всякое желание предугадывали, и кабы знать, что напоследок архаровец у моего изголовья сидеть будет…

Федька понял - она хотела сказать «каторжник», но и в предсмертный час довольно держала себя в руках, чтобы обратиться к нему любезно.

– А, может, и прав был господин Ремизов, - задумчиво произнесла Варенька. - Не надо было мне из дому бегать. Как теперь поглядишь - так прав. Не убежала бы - и по сей день жила, как дитя… А тогда ведь изругала его, бедненького, что не хотел мне помочь… Коли даст Господь вернуться - на коленях у него прощения попрошу.

– У доктора? - переспросил Федька, и рука сама потянулась ко рту - прихлопнуть болтливые уста ладонью.

Варенька в потемках не видела Федькиного движения.

– А может, и я была права, а он неправ, - упрямо заявила она. - Кто же бы я была такова, коли бы жениха в беде бросила? Коли сделали бы по-моему, я бы той же ночью домой вернулась, а он мне все про ночную сырость толковал…

– Так что же с доктором вышло?