Кот-Скиталец

– Их симпатии ко мне так далеко не простираются, – пояснил он, – ибо они считают меня не столько религиозным отступником, сколько лицом светским и заблудшим на чисто светский манер. Они сами купили патент на Истину и вовсю торгуют им: от слов и мыслей их епископа должно пахнуть елеем и лампадным маслом, их пустынник не укрощает плоть, как дикого аль-фарса, не совершенствует мораль, а просто бьется об жизнь, как рыба об лед, монах платит своей репродуктивной функцией за вход в респектабельную корпорацию. Внешне я, пожалуй, веду себя, как им всем и положено, но только внутри – полный инсан. Наше священство принимает повадки своей вселенской церкви, а у нэсин такового института нету, вот я сам по себе, как манкатт, и хожу, и говорю, и думаю…

– По существу дела, инсанская расплывчатость коренных понятий, неопределенность догм и игры с пространством и временем – спасение наше. Ведь в Андрии, – продолжал БД с неведомой мне в нем прежнем горечью, – распространены три вида думанья: сердцем, мозгами и задницей. Сердцем, интуитивно и образно, следует воспринимать Книги Преданий, стихи, живопись и музыку. Только мы разучились, вместо него в ход идут мозги, да и те укороченного образца… Рассудок, аналитический и логический. Смысл стиха складывают из смысла имен, его составляющих, и разгадывают наподобие шарады. Теологию, науку откровения, снова воспринимают не тем органом… Душа ведь в сердце, а не в мозгу, серое вещество – всего-навсего гигантское сплетение нервов. И вот что забавно: от этого всего происходит дальнейшее снижение в ранге. Точные науки, экономику, социологию, историю прорабатывают не головой, а, простите, противоположными ей полушариями.

На секунду мне показалось, что я слышу голос Шушанка, только там была желчь и язвительность, а тут – горькая печаль.

– Я слыхивала про судейских, что у них на плечах вместо кодекса подекс, – невольно произнесла я. Что за черт, ведь рутенская поговорка сложена об экономистах и хозяйственниках. Вот что значит – на уме то же, что на языке!

– Он выдал вас на поругание, – подытожила я.

– Что делать, у нас разные роли, роль же – почти сущность. Я как профессиональный подрыватель основ и ниспровергатель идолов покусился на само государство андрское, а он его ныне воплощает. А так как государство и устроение земли – главные наши святыни, то я получаюсь форменный светский еретик, и поступить со мной должно в конечном счете как с еретиком.

– О ролях. Не хотите ли вы сказать, что могли бы стать охранителем, а брат ваш тогда числился бы в диссидентах?

– Из меня плохой охранник: это означает стабильность, я же стою на пути. Да я, по существу, и есть тот путь, только еще не полностью. А чтобы его прояснить в себе, нужны либо вода, либо кислота, либо огонь.

Не дожидаясь, чтобы я переварила этот афоризм, Даниль начал подыматься с места. Напоследок попросил:

– На всякий случай я отослал от себя Киэно еще до того моего въезда и теперь не знаю, что с ней.

– Я разведаю. Кажется, я нынче обрела влияние в Андрии, – кивнула я. – Неформальный лидер.

На том и расстались.

Одна, без Артханга и Бэса, что посменно меня пасли, без коваши Перигора, который непонятным образом устраивал мои хозяйственные дела, я медленно шла по мункским кварталам и размышляла о том, что мне сказали. БД ответил на мои вопросы чистосердечно, однако не так, как я хотела, – не прямо, а косвенно, заставляя домысливать и превращать в слова то, что уже улеглось в душе твердым комком.

О смене ролей. Если бы Даниэль, чтимый инсанами и любимый андрами, взошел на пик своей популярности, подменил Мартина и занял престол – занял ценой крохотной уступки самому себе (ибо, как он и говорил, свое монашество он возложил на себя в качестве собственноличного почина). Если бы миропомазание Мартина было объявлено не то чтобы совсем незаконным – но безусловно сомнительным. Если бы парламент из популистских соображений утвердил мнение охлоса…

Тогда король Даниэль, безо всякого сомнения, смог был защитить и жизнь, и честь, и даже благополучие разжалованного братца. Народ бы сыто безмолвствовал, осчастливленный «своим парнем на троне», аристократы выказали бы спокойное безразличие, иереи потешили бы свою честь – поговаривали, что архиепископ публично порицал известную Мартинову неловкость в Храме. Новый государь удовлетворил бы не только андров, но еще более инсанов. Даже более – Даниэля, с его смешанной кровью, приняли бы как объединителя. Почему же он не захотел всеобщего замирения, он, миротворец по своей сути? Зачем раздул пламя вместо того, чтобы его погасить? Или я, одна из любящих, так и не поняла его?

Если бы он к тому же не подчеркивал, – думала я по новому кругу, – а затушевывал свое вольномыслие; не дразнил плебс и иерархов, не тыкал их носом в неразрешимые дилеммы и не распутывал противоречий парадоксальными способами. Не смеялся над кондовыми святынями; не перевертывал обычаев вверх дном. О, он бы уцелел! Мало того – стал бы для своего народа королем Артуром и Святым Граалем одновременно!