Кот-Скиталец

По перрону течет ручеек поливальной машины, и блестит в нем небесная синева. А по сини первых осенних дней прямо ко мне бегут встречающие: моя дочь в белом брючном костюме, кстати приправленном обширным головным шарфом, что еще одним ручьем стелется по воздуху, и ее не весьма молодой муженек, двумя главными особенностями которого являются величавый нос, доминирующий надо всей внешностью, и умение в совершенстве разговаривать руками по ходу звуковой речи. Он был крепко оседлан: на правом плече Багир, на левом – Киэно. Чудо, что семейным Странникам досталась такая же семейка их классических животных, подумала я, а где, интересно… Но тут же увидала, где. Ардан, овчар могучий и верный, Хранитель Прекрасной Двойни, несся ко мне семимильными скачками, разум сиял в его глазах потаенно и лукаво, чтобы не заподозрили его наличия те, кому по чину не положено. И поспевала за ним Дашенька, в чьих жилах, как и в его, от роду бурлит мятежная кавказская кровь, и каждый из псов тут же отвесил мне крепкий, добротный поцелуй весом более чем в полцентнера, так что я еле удержалась на ногах. В каком состоянии теперь мои лучшие бифокальные очки, ими обоими облизанные, – даже и не спрашивайте!

Тут же меня накрыла новая волна встречающих: мои старики, мои друзья и подруги, мужнино родство и свойство из далеких южных стран, цивилизованный западный рынок и щедрый восточный базар…

– Внуки-то где, – спрашиваю я. – Не приболели часом?

– Здоровехоньки, но кто же их в такую суету берет, – ответил зять. – Садовое кольцо начисто запрудили эти… Как там у вас поется – шел под красным знаменем командир полка, да?

Мне с готовностью объяснили, что оппозиция догадалась отпраздновать начало осады столицы главным рутенским друго-врагом, решивши повторить завершающий эпизод оной осады: шествие по главной садово-бубличной магистрали во всю ее ширь. Только тогда подобным образом провели пленников из числа побежденных, в парадной форме, при начищенных орденах и сапогах, а теперь шла под яркими стягами скромненько одетая народная масса. Движение она перекрыла и создала пробку; последняя, однако, сама продвигалась вперед со скоростью, несколько превышающей среднепешеходную. В моей семье сие называли «продрысь» и считали наивернейшим для приобретения такого аллюра средством – выкушать кислого молочка с малосольным огурцом. Мельком я увидела белые лозунги на алом фоне: «Хороший атом – мирный атом!» (и невидимая глазу подпись: «Верная Рука – друг индейцев»), «Россия, Россия прежде всего!» (без комментариев), «Дайте зарплату, а то начнется». Последнее всё никак до меня не доходило – современные мне левые газеты, как я вспомнила, дотрепали этот слоган до полной невосприимчивости. Но тут моя дочка шепнула мне на ухо известный анекдот про нищего, который под угрозой этой фразки заставлял официантов приносить себе кушанья. Официанты полагали, что скандал или побоище «начнутся» им, а он справедливо полагал, что началом таковых будет обращенная к нему просьба показать свои деньги.

Из-за всего этого мне почудилось, что один мой кстати воскресший приятель уж посетил сию обитель и успел слегка и еле заметно набедокурить – как много раньше с названиями метровских станций.

По счастью, шествие истекало, боевой кураж и азарт ослабевал. Корреспонденты пытались взять интервью у простых граждан, те привычно матюгались и плевали в микрофоны и объектив кинокамеры.

– Вот животные, – сказал один из моих родичей.

Зять заступился:

– Хуже. Животные не умеют ходить строем.

Пожалуй, он не подозревал о наличии походного порядка у павианов. Ну и ладно!

Осень стояла теплая, на платье с кофточкой, как у нас в доме говорили. Поэтому все, кроме нашей малой семьи, решились кто идти пешком, кто ехать подземкой. Мы были дальние и сильно особаченные, в метро нам ходу не было: с бою взяли такси и тихо пошли в фарватере, за поливальными машинами, которые двигались разомкнутым строем по диагонали, смывая к бортам мостовой шнурки от ботинок и воздушных шариков, пестрые фантики и красные бантики, обрывки газет и прочую злободневную дребедень.

Шофер почти сразу отпросился за сигаретами. Машина пристала к тротуару – толпа там была неорганизованная и разношерстная, оппозиционеры смешались с реакцией, поэтому и те, и другие вели себя миролюбиво. Идущие обтекали нечто рядом со стеной: я услышала высокий, нечеловеческой красоты голос и тоже вышла.

На асфальте тоненькая белобрысая девушка в синей рубахе и таких же джинсах, аккуратно располосованных под коленкой, сидя на корточках, пиликала смычком по скрипке и испускала из себя тихий речитатив. Инструмент был поставлен стоймя, а смычок юная певица держала, вывернув запястье, как Ростропович – всё для того, чтобы можно было делать два дела одновременно. Громкий голос был, разумеется, скрипочный, мотив представлял собой контаминацию «Песни о Москве» с дореволюционным романсом «Кокаина серебряной пылью…». Рядом с девушкой стоял смуглый и тощий парень с ассирийскими кудрями и бородой. Он тоже исполнял – обе половины песни сосуществовали параллельно.