Кот-Скиталец

– Тем временем отец умер. Вассальная присяга повисла в воздухе до нашего совершеннолетия, ибо шли споры о том, кто из нас действительный наследник. Любили в народе нас одинаково: слухи – они легко заплывают салом, но так же легко и возобновляются, когда это становится выгодным кому бы то ни было. Эрмина все время была при нас, рядом, хотя в регентши ее не предлагали. Власть была как бы ее приданым: жена одного короля, дочь, можно сказать, другого. Если бы не устояла и вышла замуж вторично, принц-консорт мог бы претендовать и на трон. Однако она была в нашем нерушимом союзе третьей и всегда это помнила. К тому же про наших аристократок говорят, что они не должны знать ритуальной нечистоты, потому что впервые беременеют вместо первых женских кровей, а в последний раз теряют кровь, когда истекает и плодородие. Такой, знаете, менталитет. Рядиться, веселиться и интриговать – это для низшего и среднего класса. Поэтому о любви, браке, власти и прочих материях она если и задумывалась, то не упуская из виду детей. У нее было двое сыновей, почти таких же взрослых, как и она сама, и думать надо было прежде всего об этом.

Мне показалась некая горечь в его описании Эрменхильды, но на сей раз я побоялась перебить Даниэля.

– Наконец, мы стали совершеннолетними. Сначала пятнадцать стукнуло мне, однако я нарочно просил не вещать об этом широко, – потом брату. И вот дотошные люди сызнова начали расставлять по местам, взвешивать и прикидывать. Затеялись споры о первородстве, взвешивались шансы обоих претендентов, каждая сторона выкладывала свои козыри; мерзко все это нам обоим было в равной степени, потому что нас втянули в игру на равных. И из-за Эрмины. Из того, что я прежде наговорил, вы можете подумать, что маму Инь всею страной терпеть не могли: ерунда. Это потом судачили, будто король Филандр отослал иноплеменницу от стыда за прошлую уступку инсанской вражьей силе и призывал только в качестве лекарки, чтобы не сглазила его законного ребенка от женщины высокопородной и высококровной, а вначале то же видели с разворотом на сто восемьдесят. Злословие и боязнь ничуть не мешали благоговейной и верноподданной любви. Залог нерушимого мира с опасным соседом, властная Держательница Высокого Дома и несравненная красавица – Белая Верблюдица Нэсин, как ее звало родное племя – вот кем была моя мать. А Эрмина той начальной поры… Игралище злых сил и скверных обстоятельств. Недомерок и найденыш, в двенадцать лет, когда у других девушек время первого цветения, тоща, будто цапля болотная, ноги от подмышек, груди – пупырышки, волосы – пакля. И ведь с Болотниками таскалась, с Немтырями беседу вела, а теперь всех уверяют, что невинна! Знаете, для простого народа это понятия взаимоисключающие – побродяги мунки и девичья честь… Вдобавок, у Эрмины, как у всех обделенных детством, был строптивый характер. Отец терпел, но и только. Я же, мальчишка совсем, умел утешить и утишить. Заваривал всякие травки и коренья – в парке их было вдоволь – из ирги варенье варил. Маму Инь выспрашивал и того лекаря, что к нам ходил по причине Мартина. Наблюдал ее расцвет, поздний, не как у обыкновенных девушек. Может быть, так получилось из-за мунков-хаа? Они носят ребенка год, и внешняя речь их проявляется медленнее из-за умения говорить в себе. Кстати, еще и поэтому их дразнят немтырями, молчунами.

– Дети у них, и верно, какие-то неповоротливые, я сама наблюдала, но спокойные, славные, – вставила я. – И прямо на глазах умнеют.

– К тому времени, когда все мы трое выросли, все позабылось – и обезьянье отродье, и оглодок с мункова стола, и бутончик, побитый градом… Она похорошела, и из буйного нрава выковалась душевная твердость. Королевскую повадку, да и сам дух, горький опыт царственности она усвоила еще от моего отца, которого хотя не любила, но преклонялась уже за одно то, что спас ее репутацию дорогой ценой. Ну, и за Мартина. Расклад получался удивительный. Каждый из ее детей нес в себе двоякую суть: пришельца ниоткуда, беглеца с изнаночной стороны света – и носителя древней традиции. Каждый легко мог потрафить, так сказать, обоим крыльям андрского сообщества. Моя царственная инсанскость и его принадлежность к святой и древней королевской крови льстили традиционалистам, блюстителям кондовости, сторонникам возврата к корням, былому величию и национальному расцвету. Обстоятельства нашего конкретного явления на свет – тем, кто поклонялся первоначальному мраку, неопределенности, зазеркалью – и манкаттам наподобие моей Киэно.

– У вас, случаем, сатанисты не в моде? – спросила я, памятуя прозвище Даниэля. Оказалось, что попала я даже не в бровь, не в глаз, а в самый зрачок.