Кот в малиновом тумане

Все встали, когда вошел отец Фернандес. Почему он так скрупулезно соблюдает форму? — подумал Мэтт, поднимаясь. Темпл последовала его примеру, точно прилежная ученица, четко следующая правилам игры.

Мэтт неожиданно почувствовал себя почти счастливым: сегодня она была любопытным чужаком в его мире, как прошлой ночью он был — в ее. Теперь они равны. У каждого имеются свои сильные и слабые стороны.

А потом началась служба, слова и действия которой были для него естественны и натуральны, как дыхание, и Мэтт слушал, смотрел, думал, молился вместе со всеми, освобождаясь от всего лишнего, наносного, не будучи сейчас никем иным, только прихожанином.

Рядом с ним Темпл послушно читала, произносила слова, которые требовались по ходу службы, как это указывалось в молитвеннике, она вставала и садилась, когда нужно, и ждала, пока он разложит скамеечку для коленопреклонения, чтобы опуститься на колени так осторожно, что ему хотелось рассмеяться.

Незаметно наступила главная, сакральная часть мессы, когда отец Фернандес торжественно вынес Чашу с причастием. И теперь Мэтт мог смотреть и слушать, и приступать к Чаше не как священник, а как простой верующий. И, спасибо Фрэнку Буцеку, он мог с легким сердцем принять причастие из рук отца Фернандеса и относиться к священнику с должным почтением. Он мог даже слегка гордиться собой за то, что сумел разрешить эту проблему, не плодя слухов и не портя жизнь другим людям. Отец Фернандес был оклеветан, подобно Христу. Но, в отличие от Спасителя, он был в частном порядке оправдан, найден невиновным и избежал суда и публичной расправы. В жизни бывает очень трудно доказать чью-либо невиновность, — подумал Мэтт, — и свою собственную доказать труднее всего. Но, слава Богу, это дело закрыто. И, — Мэтт знал это совершенно точно, — он никогда не стал бы так упорно докапываться до истины, не смог бы действовать, задавать людям вопросы, если бы не видел перед собой пример Темпл, которая никогда не оставляла ни одной встающей перед ней проблемы без решения.

Итак, он видел счастливое стечение обстоятельств в том, что ему встретилась именно она. Перед ним стояли его новая жизнь — и мучительное прошлое. И Темпл — точно ключ, открывающий обе эти двери.

Так что мешкать перед Святым причастием было бы малодушным, даже оскорбительным для всего и всех, кого он любил.

Мэтт встал, протиснулся мимо Темпл вдоль ряда и присоединился к очереди, выстроившейся перед Чашей, которую держал отец Фернандес.

И, когда подошла его очередь, и священник вложил облатку в его ладонь со словами «Се Тело Христово», — Мэтт взглянул в черные глаза открыто и ясно, без чувства вины и без всяких задних мыслей.

И увидел слезы радости, блеснувшие в этих глазах. Отец Фернандес никогда не всходил по ступеням ризницы, чтобы судить Мэтта, наоборот — он чувствовал его осуждение с тех самых пор, как приход Девы Марии Гваделупской пережил ужасные события.

Но теперь, видя Мэтта перед собой, принимающего причастие из его рук, священник понял, что тот больше не осуждает и не судит его, не ставит ему в вину слабость перед лицом тех событий, и не считает виновным в смертном грехе, в котором его обвинил несчастный Питер Бернс.

Мэтт знал все секреты отца Фернандеса, но не собирался их обнародовать.

Он вернулся на свое место рядом с Темпл, ничего не видя от волнения, приняв благословение и облегчив душу. Встав на колени, он спрятал лицо в ладони, и некоторое время молился.

А потом месса завершилась. Отец Фернандес предложил своей пастве обменяться традиционным поцелуем мира и согласия, и Мэтт обнаружил себя пожимающим протянутые со всех сторон незнакомые руки. Темпл делала то же самое, приняв эту часть церемонии с несгибаемостью настоящей пиарщицы.

Наконец, вокруг не осталось никого, кроме них самих, и Мэтт повернулся к ней, пожал ее руку и наклонился, чтобы они могли обменяться поцелуем.

Он почувствовал легкое пожатие ее пальцев во время поцелуя — почти незаметный жест, выдающий понимание и участие.

Когда Мэтт отстранился, ее глаза сияли.

Неожиданно смутившись, он поискал глазами сестру Стефанию. Вместо этого его взгляд наткнулся на незнакомую женщину, которая смотрела на него. Ухоженная, лет пятидесяти с небольшим, с серебристой сединой между красивыми золотистыми прядками, она смотрела на него тем взглядом, каким всегда смотрели женщины — мечтательным, нежным, полным затаенной грусти.