Кот в сапогах

Гинц (с полкой, ранцем и мешком).Славная погодка! Такой чудесный день — надо прилечь на солнышке. (Расстилает мешок на земле и ложится рядом.)Ну, счастье, не подкачай! Конечно, как вспомнишь, что Фортуна, эта своенравная богиня, редко благоприятствует мудро задуманным планам, что она вечно стремится посрамить разум смертных, — так впору совсем упасть духом. Но — крепись, мое сердце; королевство все-таки стоит того, чтобы ради него поработать и попотеть! Только бы не оказалось поблизости собак. Терпеть не могу этих тварей. Презираю весь их род, потому что они смиренно влачат самое унизительное ярмо в услужении у человека. Только и знают что ластиться или кусаться. Никаких манер — а какое без манер обхождение? (Озирается кругом.)Улова что-то не предвидится. (Затягивает охотничью песню.)«Брожу я по полю с ружьем…»

В соседнем кусте начинает щелкать соловей.

Недурен голос у певца рощ — а сколь деликатен должен быть вкус! Позавидуешь сильным мира сего — они могут есть соловьев и ласточек сколько хотят; а мы, простые смертные, должны довольствоваться пением, голосом природы, невыразимо сладкой гармонией. Просто рок какой-то — не могу слышать пения, чтобы тут же не захотеть попробовать певца на вкус. О природа, природа! Зачем ты так устроила меня, зачем ты разрушаешь тем самым мои нежнейшие чувства? У меня просто лапы чешутся снять сапоги и тихонько вскарабкаться на то дерево, — судя по всему, он там.

В партере начинают топать ногами.

У соловья крепкая натура, раз он не смущается этой воинственной музыкой. Он, конечно, деликатес! Я даже об охоте забыл за всеми этими сладостными мечтами. (Озирается кругом.)А улова нет как нет. Но кто это там идет?

Выходят двое влюбленных.

Он. Ты слышишь соловья, сокровище мое?

Она. Я не глухая, милый.

Он. О, сердце мое готово разорваться от восторга, когда я вижу вокруг себя всю эту гармоничную природу, когда каждый звук лишь повторяет исповедь моей любви, когда само небо наклоняется надо мной, чтобы излить на меня свой эфир.

Она. Ты грезишь, дорогой.

Он. Не называй грезами естественнейшие выражения моих чувств . (Опускается на колени.)Видишь — я клянусь тебе здесь, перед ликом этого ясного неба…

Гинц (подходя с вежливым поклоном). Тысячу извинений — не будете ли вы столь любезны перебраться в другое место? Своими благочестивыми молитвами вы мешаете охоте.

Он. Призываю в свидетели небеса, землю — что еще? Тебя самое, тебя, что дороже мне земли, неба и всех стихий… Что вам угодно, любезнейший?

Гинц. У меня охота… Нижайше прошу…

Он. Варвар! Кто ты такой, что дерзаешь прервать клятвы любви? Не женщиной ты рожден, не в лоне человечества дом твой!

Гинц. Если вы соблаговолите заметить…

Она. Ну подождите минутку, голубчик, вы же видите — любимый в опьянении стоит на коленях.

Он. Веришь ли ты мне теперь?

Она. Ах, разве я не поверила тебе еще до того, как ты сказал хоть слово? (Нежно склоняется к нему.)Дорогой! Я… люблю тебя! Невыразимо!

Он. Не схожу ли я с ума? О, если еще не сошел, почему я, несчастный, презренный, этого не делаю от столь непомерного счастья? Ужели я стою на земле? Взгляни на меня, дражайшая, и ответь мне: не стою ли я на солнце?

Она. Ты в моих объятиях, и им не разомкнуться боле.

Он. О, пошли! Эта плоская равнина слишком тесна для моих чувств, взберемся на самую высокую гору, дабы оттуда поведать всему миру, как я счастлив!

Оба в спешке и в восторге уходят.

Бурные аплодисменты и крики: «Браво!» в партере.

Визенер(хлопая в ладоши).Любовник здорово выложился… Тьфу, черт, я так хлопал, что ладони горят.

Сосед. Вы слишком неумеренны в изъявлении восторгов.

Визенер. Да, уж я таков.

Фишер. Ах, вот это было для души! Я просто ожил!

Лейтнер. Сцена поистине классическая.

Мюллер. Но так ли уж она необходима для единства действия?

Шлоссер. А мне плевать на единство. Если я плачу, то плачу, и все тут. Сцена была божественная!

Гинц. Что ни говори, а такой чувствительный народ кое на что еще сгодится! Вот они опять ударились в лирику и даже топать перестали. (Озирается кругом.)А улова по-прежнему никакого.

В мешок заползает кролик.