Котовский

Ее нашла соседка лежащей на полу без сознания. Некоторое время она еще не поддавалась смерти. Сиделки в больнице уверяли, что даже хорошо, что она умерла: зачем же растягивать страдания?

— Ей было ни много ни мало — пятьдесят лет, так она хоть жизнь видела. А сейчас без счета молодых умирает. Молодых, конечно, жалко, а что касается старых — закон природы.

Ожесточились сердца сиделок, примелькались им слезы человеческие. Но все, кто знал эту женщину в ее квартале, — соседи, железнодорожники очень жалели ее и всегда вспоминали о ней с любовью.

— Отмучилась, бедняжка! — говорили они.

Татьянка была порывиста и нетерпелива. Она никак не могла согласиться, чтобы на земле торжествовало зло. Когда в ту памятную ночь прилизанный плюгавый офицеришка ударил ее отца и получил от нее за это хорошую затрещину по щеке, по гладкой розовой морде, она долго не могла успокоиться, ей казалось, что она должна была не награждать пощечиной она обязана была убить его.

Приятель отца, тоже железнодорожник, требовал, чтобы Татьянка еще и еще раз повторила рассказ о том, как она отделала этого негодяя.

— Размахнулась? И потом — р-раз? Молодец, Татьянка! Будет из тебя толк! Учить их надо, вертопрахов!

Старый железнодорожник усаживал затем Татьянку поближе и рассказывал ей вполголоса, что есть много людей, которые тоже дают пощечины всем этим щеголям, всей этой дряни собачьей:

— Мир построен, дочка, неважно. Ломать надо! А то нехорошо получается. И мы сломаем, вот увидишь. Нас много, ты не думай. И если появился на земле один остров, одно такое местечко, где наперекор всему этому свинству рабочие добились власти и строят социализм, значит, это не выдумка, значит, можно это сделать! Я, дочка, говорю про Советскую страну. Понятно? Надо беречь ее, не дать в обиду. Вот твоего отца здесь в тюрьму упрятали. А там его, может быть, министром бы сделали…

Старик закурил трубку и продолжал:

— Мы делаем, что можем. Мы не дали грузить оружие против них.

Если бы знал этот железнодорожник, какое впечатление производят его слова на девочку! Татьянка думала:

«Миша уехал в эту счастливую страну, и я отправлюсь туда же и тоже буду бороться!»

Конечно, ей бы следовало посоветоваться, прежде чем решиться на такой отчаянный поступок. Она захватила с собой немножечко еды — кусок хлеба и брынзу. И отправилась. Она слыхала, что многие переправляются через Днестр и уходят к красным. Вот и она уйдет к красным. Она не хочет уже убивать одного этого плюгавого. Что толку? Она будет помогать Ленину устанавливать справедливый порядок на земле, вот что она будет делать!

Татьянка сначала шла открыто, прямо по дороге. Потом стала расспрашивать, как пройти к Днестру, стала наводить разговор на то, как охраняется берег да бывают ли случаи, что переправляются на ту сторону. Дивились деревенские жители на эту странную девочку, предупреждали ее: не так-то просто подойти к Днестру и лучше бы вернуться домой… Понимали, что у нее на том берегу кто-то из родни… Качали головой: неладное затеял ребенок!

И ведь выискала Татьянка безлюдное место! И лодку брошенную нашла, и вместо весла жердь приспособила, и в сумерки оттолкнула от берега лодку…

Но тотчас же по лодке стали стрелять. Страшно было Татьянке и в то же время весело. Уж вот она будет хвастать, когда отыщет Мишу! Ее обстреливали, как настоящего контрабандиста!

Надо только сильнее грести! Ого! Пуля расщепила борт! И вдруг стало темно в глазах, круги, круги пошли… Но ведь если бы попали в нее, было бы больно?

Сильнее, сильнее надо грести! Берег, берег уже видно… Еще одно усилие — и Миша протянет ей руку, и поможет выйти из лодки, и скажет ей: «Молодчина у меня сестренка!»

Но жердь уже давно выпала из рук в воды Днестра. Лодка, делая медленные круги, плыла по течению. Не стало Татьянки, отчаянной, гордой девчонки…

— Лодка непременно застрянет на отмели, — сказал солдат из пограничной стражи, вешая на плечо винтовку. — Проверь, может быть, это контрабандист и нам есть чем поживиться…

Не знал ничего этого Миша и жил уверенностью, что его ждут, что рано или поздно он встретится со своими родными… Ему часто снилось, что он дома, и мать заботливо смотрит на него, и Татьянка слушает с обожанием его рассказы, а отец молчит и пыхает своей коротенькой трубкой-носогрейкой… Миша просыпался с улыбкой и все думал, думал о них.

5

Марков получил обозную лошадь. У нее был меланхолический характер, и вся ее внешность свидетельствовала о полном равнодушии к своей судьбе.

Звали ее Зорькой.

Когда Марков вскарабкался на ее спину, она раскорячила мохнатые ноги, поникла головой и распустила губу.

«Я и это перенесу, — говорил ее понурый вид, — мне уже безразлично: тащить ли телегу по непролазной грязи или быть посмешищем кавалеристов. Я очень устала и хотела бы только одного — как можно скорее околеть».

— Ну и животная! — удивился Савелий Кожевников, взглянув на Маркова, проскакавшего мимо. — Прямо форменный верблюд!