Котовский

Обычно солдат на все его реплики, выпучив глаза, отвечал «никак нет» и «так точно», но полковник оставался доволен собой и, уходя после такого собеседования, давал солдату «на табачок».

С господами офицерами Иванов позволял себе незамысловатые шутки и рассказывал в офицерской столовой одни и те же анекдоты, которые все давно уже помнили наизусть.

Военное дело полковник Иванов знал отлично, кроме того был распорядителен, храбр, в командных кругах пользовался заслуженным уважением и доверием, а с генералом Деникиным служил когда-то в одном полку.

Убеждения Иванова были несложны. Он говорил:

— Нам, солдатам, думать необязательно. На то есть устав и приказ.

Вместе с тем полковник часто принимал решения вопреки всем приказам и уставным положениям. Особенно любил он самолично отменять дисциплинарные взыскания и, вместо того чтобы отдать под суд, отечески журил провинившегося и отпускал с ботом.

Полковник безоговорочно верил, что «большевики — бунтовщики и каторжники», что «никогда кухарки не управляли государством и управлять не будут», что «народу нужна твердая власть» и что «мужик царя любит». Полковник Иванов ни на минуту не сомневался, что никакая красная воинская часть не сможет выдержать малейшего натиска его солдат.

Слабостью Иванова было солдатское пение. Если нужно было привести полковника в хорошее расположение духа, достаточно было с гиканьем и присвистом отхватить роте солдат «Пойдем, пойдем, Дуня» или «Скажи-ка, дядя, ведь недаром» — и полковник уже начинал улыбаться и сам подтягивать баритоном:

«Москва спале… Москва, спаленная пожаром…»

Полковник следил, чтобы его солдаты были хорошо одеты, хорошо обуты, хорошо накормлены. А что касается вооружения, то он не помнит, была ли так хорошо оснащена какая-нибудь воинская часть в тысяча девятьсот четырнадцатом году!

Полковник поэтому спокойно выслушал сообщение, что на Березовку двинулся некий Котовский со своей бригадой.

— Котовский? — переспросил Иванов. — Что-то не слыхал. У них что ни день, то новое светило!

На самом-то деле он не только слыхал о Котовском, но даже прекрасно знал о его доблести, о его почти фантастических военных успехах, в частности о взятии Вознесенска, где погиб в бою однокашник Иванова полковник Кузьминский. Иванов прекрасно знал о Котовском и даже слегка побаивался его, но притворился, что впервые слышит эту фамилию, по тактическим соображениям: чтобы сохранить боевой дух своих подчиненных.

— Котовский? — повторил он как бы в раздумье. — Ну что ж, дайте ему жару, этому Котовскому, чтобы отбить охоту связываться с полковником Ивановым! Подумаешь, Котовский! Какой вздор!

Однако вслед за тем отдал распоряжение — выслать на подступы к Березовке стоявшую в городе пулеметную роту — и приказал немедленно открыть по движущейся коннице противника артиллерийский огонь.

Вскоре к полковнику вбежал бледный, с трясущейся челюстью адъютант. Полковник обернулся к нему и ждал, но тот не сразу овладел даром речи.

— Алексей Иванович… — произнес он.

— Докладывайте, поручик, по форме, — поморщился Иванов.

— Алексей Иванович, — повторил адъютант, — измена…

— Где измена? Какая измена?

— Они стреляют в воздух.

— Кто стреляет в воздух? Да вы в своем уме, поручик? Говорите, черт вас побери, толком!

Но когда адъютант растолковал ему, что происходит сейчас под Березовкой, и добавил при этом, что через каких-нибудь полчаса можно ждать появления красных здесь, на улицах, так как им не оказывают никакого сопротивления, полковник понял все.

— Я сам пойду туда! Я покажу им! Я их приведу в православную веру!

— Ради всего святого, не ходите! Они убьют вас! Они уже убили капитана Крюкова!

— Как убили капитана Крюкова?

— Очень просто. Он стал кричать на солдат, выхватил у одного винтовку и сам стал стрелять по наступающим… и получил тут же пулю в спину…

— Так неужели же все? Все мои солдаты?!

— Бежимте, Алексей Иванович! У нас есть поезд… Большинство офицеров уже погрузились в вагоны…

— Вот как?

— Я же вам докладываю. Поспешите, а то будет поздно.

В один какой-то миг промелькнули в сознании полковника Иванова картины прожитой жизни: его учеба в академии… затем девятьсот четырнадцатый год… награды, благодарности… И как же это могло случиться? Разве скверно он обращался с солдатами? Разве не ясно каждому здравомыслящему человеку, что большевики тянут страну в пропасть, в бездонную пропасть, что это же мужичье хлебнет горя в первую очередь, если большевики каким-то чудом удержатся? Он бы понимал еще, если бы какая-нибудь отдельная часть… ну, скажем, рота… Но чтобы все, все до одного?! Неужели жизнь его, русского офицера, русского патриота, была одним сплошным недоразумением, одной ошибкой?

— Несчастные! — с горечью произнес полковник. — Неужели они ничего не понимают? Они еще раскаются! Или это я ничего не понимаю? А? Что же вы молчите, поручик?

— Мы об этом поговорим после! Нас пристрелят как бешеных собак! Вот ваша шинель, полковник. И мне совсем не улыбается висеть на телеграфном столбе!