Но состоялась встреча в его мастерской весной 1995 года. Мы с мужем приехали посмотреть портрет папы, написанный Ковалем в восемьдесят первом году в том же Переделкине, где я увидела его впервые. Портрет был написан широкими мазками, в монументальной манере и по цветовому решению напоминал мне почему-то мексиканскую пустыню. Он был написан с живого папы, и на нем стоял папин автограф —
Конечно, я его купила. И теперь благодарна Ковалю за то, что он его написал. Потому что я очень люблю этот портрет. На нем папа суров, аскетичен, высокомерен даже. Мне кажется, что он ждет близкого человека, он оттает, и тогда исчезнут его суровость и высокомерие, он улыбнется и станет добрым и веселым. Но пока он очень одинок…
Юра тогда сказал, что должен решать что-то с мастерской, видимо, ему придется ее освобождать, поэтому он спешит пристроить картины. Ему было очень неловко брать деньги за свою работу… Он спешил… Через несколько месяцев его не станет. Но тогда, весной 1995-го, он был жив, хотя был озабочен и невесел…
Через некоторое время Коваль прочел мои скромные «Осколки зеркала» и позвонил Он говорил со мною долго, наверное, полчаса. И все эти полчаса хвалил мои рассказы. Знаменитый писатель хвалит мои рассказы! Да еще в наше время, когда люди разучились интересоваться кем-либо, помимо себя. Юра поддержал и воодушевил меня, помог избавиться от неуверенности и сомнений. Посоветовал убрать вводный кусочек в рассказе «Шуба», который я добавила после того, как рассказ сложился, я написала это вступление как бы в свое оправдание и сама чувствовала его ненужность. Юра это понял сразу, не зная, что я долго мучилась — оставить или убрать? И посоветовал — убрать!
Незадолго до смерти он окантовал для меня репродукцию еще одного своего портрета папы, того, что в Литературном музее…
Я как Божий дар приняла Юрину дружбу. Бог дал, Бог и взял — я привыкла к сиротству. Но почему все-таки они уходят так рано? На кого они нас оставляют?
Юрий Коваль. Из писем 1994–95 годов к Евгении Филипповой
Я здесь… почти не пью. «Суера» поставил на правильное место. Кончил эйфорию и слезы насчет окончания романа Твердо исполняю последнюю главу, вижу впереди много прекрасного…
Сейчас я каждое утро пишу, чего со мной отродясь не бывало… С деньгами сильно улучшилось. Я вдруг стал государственным стипендиатом. Думаю, что это усилия Битова. Пишу я сейчас, Жень, сказочки для маленьких. После Суера это особенно забавно. Идут не так уж легко, но и без дикого напряга. Книжка будет называться «Тигренок на подсолнухе»…
Был на выставке Б. Мессерера в Академии художеств. Он очень хорошо меня принял. Была и Б. А. (Белла Ахмадулина., которая, как известно, поддерживает меня… Очень-очень ласково оба они относятся ко мне, а выпивать я не стал. Выставка Мессерера меня потрясла. Этот странный человек — не совсем человек — это зрительный нерв.
Извини меня за красные чернила, остальной цвет отчего-то иссяк Смело пользуюсь красным, тем более что приближается 7-е ноября. ВОСР*. Это я так еще в институте баловался и на уроках по истории КПСС говорил: «А потом начался ВОСР» (Великая октябрьская социалистическая революция).
В мастерской вроде бы затопили, но холод собачий. Буду работать, но как-то не сегодня.
А сегодня в Москве полный обвал с бензином. Нигде нет. У меня-то в баке еще осталось.
Вечер. Алешка смотрит мультики, а я тихо-тихо-тихо-тихо-тихо-тихо-тихо живу…
Какая особенная в этом году осень. Клянусь, я никогда в жизни такой осени не испытывал. В Москве тихо и прекрасно, особенно на бульварах. Одиноко и солнечно, одиноко и тихо.
Ничего совершенно не зарабатываю, но как-то все в порядке, откуда-то что-то берется. Книг совершенно не осталось. Сегодня в мастерской вылепил рамку для эмали (Ялтинский пейзаж). Рисуночки делаю маленькие… Возможно, эти рисунки превратятся в эмали и картины. (Думаю пока.) А про Зеленую Лошадь начал писать сказку, пока не знаю, что из этого получится… Странная закономерность, Женя, когда я пишу прозу (сейчас это «Зеленая Лошадь» («Сказка про Зеленую Лошадь» вышла в издательстве «Малыш» в 1996 году.)), мне трудней писать письмо. Видно, проза здорово высасывает и, главное, я там всегда в тупике, из которого ищу выход.
Расскажу тебе вот что. Возможно, ты помнишь, что заказы про Гену с рентгеном и Ивана Грозного заказал мне Белов для своих лубков. Его гравюра — мой текст. Он отгравировал Ивана Грозного, Гену, Басова и Зою, Сергея и Никанора и еще несколько гравюр-лубков с моим текстом… Сегодня он разбирал свои лубки и показал мне один подготовительный рисунок, на котором везут Емельяна Пугачева на грузовике, которым правят какие-то солдаты. Я этот рисунок помнил. Витька сказал:
— Вот сделал я рисунок, а смысл его и сам не понимаю. Потом мы с ним (с Беловым) ужасно возвращались из мастерской.