Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

И нет на свете силы, способной противостоять чуду восхитительного чтения.

А у самого-то Коваля — откуда у него восхищение чудом речи? Может, этому его в студенческие годы научили в кузнице гениев МГПИ?

Два наиглавнейших имени неустанно называет Юрий Коваль. Первое — Протопопов.

«Владимир Николаевич был великий учитель».

Вот так, не меньше. В другом месте сказано еще сильнее: «величайший из учителей».

«Он вошел в класс, брякнул свой рюкзак на стол, подошел к окну, распахнул его настежь. Борода развевается. Повернулся и запел: „Среди долины ровныя, на гладкой высоте“. И спел всю песню».

Улица Чаплыгина, 657-я средняя школа.

Второе имя. Здесь надо помянуть коммуналку на Рождественском, где «белобородый, в синем стареньком костюме», сидит на железной кровати ласковый слепой старик.

«За окном громыхали трамваи и самосвалы, пыль московская оседала на стеклах, и странно было слушать музыку и слова былины, пришедшие из давних времен. А и ехал Илия путями дальними, Наехал три дороженьки нехоженых… Борис Викторович Шергин был великий певец».

Вот так.

Панегирик панегирику рознь. Про пустую, торопливую похвалу в старину говорили: похвала спрохвала. Красивое, звучное было речение, но здесь оно неуместно.

«Борис Викторович Шергин бы лрусский писатель необыкновенной северной красоты, поморской силы. Бориса Викторовича я считал своим духовным учителем».

Все-таки возникают вопросы. Почему великий певец, если «негромким был его голос»? Почему безвестен, если писатель необыкновенной красоты и силы? Почему, наконец, духовный учитель? В каком смысле?

Проза Юрия Коваля нежно мерцает косвенными ответами. Изредка слова становятся жесткими, прямыми.

«На литературном небосклоне вспыхивали тогда и отгорали звезды разной величины, они брали на себя все внимание бурлящего современного мира, а в самом центре Москвы кое-как сводил концы с концами Борис Шергин. Поразительно было равнодушие именитых писателей, летящих на гребне славы. Его ведь знали многие, да позабыли.

А другие, к стыду нашему, не знали, не читали и даже не слыхали этого славного имени, а если слыхали фамилию, то произносили ее неправильно (правильно — Шергин)»

Как писатель Юрий Коваль имеет немного общего с Шергиным. Тот роскошествует («Я всегда старался колоритной северной речью одеть сюжет»). Где у Шергина золототканая парча, у Коваля блестка-бусинка.

«— Нету протоки, — сказал Натолий-всадник-монтер. — Откуда ей быть'?

— Как же нету протоки? — сказал капитан-фотограф, оборачиваясь ко мне. — Говорили же — есть протока.

— Нету, парень, нету протоки, а макарка совсем заросла.

— Какая макарка?

— А какая на озеро ведет.

— Л как она выглядит, эта макарка-то?

— А никак не выглядит, — сказал Натолий. — Я ж говорю, заросла».

Коваль весело мусолит колоритное словцо. Пробует его языком, перекатывает во рту, пытает на зуб. Ликует и лукавит.

«— У нас лодочка легкая, — сказал капитан. — На ней можно хоть по болоту плавать.

— Засосет, — сказал Натолий. — В черную чарусью попадете — и засосет. Там в макарках чарусьи есть. Ямы черны, бездонны, засасывающи».