В Москве — пурга, метель. Жуткие пробки. На Садовой — смертосветопреставление. Но все-таки я вырвался, высадил Белова на Сретенке, и, как только он вылез, я стал осмысливать этот лубок про Емелю Пугачева. И неожиданно решил задачу так:
Не успел доехать я до дома, как решил вдруг и второй беловский лубок. Это старая литературная задача. Первые две строчки я написал 20 лет назад или 25, не помню. Они были написаны так гениально, что я не мог продолжить. Такое с нами уже случалось.
На лубке изображен человек — парашютист. Этот человек приземляется неожиданно в селе Ферапонтово и прямо — в Бородаевское озеро. Два алкоголика в резиновых вышеколенных сапогах наблюдают за этой картиной. Вот тогда Белов и сказал мне 25–30 лет назад: «Напиши стихи». И я написал:
И не мог продолжить. Но вот сегодня:
Был я на собрании Пен-клуба. Собрание мне не понравилось. К сожалению, я все понял, только когда оно кончилось. Я не из этой компании и вообще из другого теста. Видел я там многих, но расцеловался только с Разгоном и Искандером. И снова я благодарил Бога за то, что Он так разумно отстраняет меня, не дает возможности слиться с ними и смешаться. Я так и сидел один, в стороне. Некто хотел рекомендовать меня в какую-то комиссию, на что я живо воскликнул:
— Ты что, взбесился?! Я — алкоголик! Чем посмешил зал.
Твое замечание, что про Емелю политизировано — неверно. Новая фамилия просто подвернулась под руку.
Так — настроение нормально. Пью в меру. Начал было писать воспоминания об Арс. Ал. (Арсений Александрович Тарковский), но там начинается с Битова, а он сдуру (с его дуру) не понравился мне в последний раз — и воспоминания пошли чуть побоку. Отложил. Может, это и правильно…
Они все-таки всунули меня в ревизионную комиссию, где я буду трудиться под руководством Ряшенцева. Известно, что я человек мягкий, покричу и успокоюсь. Стипендию на будущий год, к счастью, мне не дали. И правда— хватит. Ее получит Виктор Конецкий, я рад, что это — он. К счастью, это потому, что действительно хватит. Сообщу тебе, что эта стипендия вообще первый случай в моей жизни, когда я получаю что-то просто так, даром, за то, что я есть. Конкурсы я выигрывал и порой под девизами (правда, меня разгадывали по первой фразе), на госпремию выдвигали дважды и дважды не дали.
Сделал я, Жень, в эмали кабана. Вепря! Год Свиньи грядет. Жуткий получается. Еще разик Леон обожгет.
Самым гениальным из моих друзей, посетивших Париж, оказался Лемпорт. Привез десятки рисунков! Вот молодец!.. Излишнее обилие пейзажных и экзотических впечатлений убивает искусство в тебе. Художник просто не может с ним справиться, не успевает. Большинство художников бросает все свое искусство и начинает щелкать слайды, дескать, я потом по ним что-то вспомню и нарисую, и напишу. Никогда! Этого не происходит никогда! Никогда! К фотографиям возвращаются ровно неделю после возвращения домой. Всё! Воспоминания тихо помирают. Маврина один раз поехала в Афины, получать андерсеновскую медаль. Ее вытащили насильно. Говорят, что она не выходила из номера гостиницы. Она рисовала из окна. В результате никто ничего не привез, кроме шмоток, а она привезла золотую медаль и пятьдесят первоклассных акварелей. Целая выставка!
Сегодня написал «Похвальное слово Евгению Монину» — это мой друг, прекрасный художник, чья выставка откроется 28-го на Крымском Валу, вчера начал «Сказку про русскую Золушку», вполне безумное мероприятие; пишу и про святого Иннокентия, и воспоминания о Тарковском — кошмар, кошмар! Так много всего! Нужна же очередность! О! Сделал я Вепря! Ужас! Белов говорит: «Если будет такой год…»
31-го декабря снова будет радио! «Детский остров». Я пожелал детям, чтоб будущий год не был свинским.
Написал я для Белова еще стихи для лубка, сильно, Женьк, политизированные, прости.
Не знаю уж, что он нарисует, пока мучается. Второй тоже с политикой, что за сволочная история?
На рисунке предполагается женский торс, обнятый генералом.