Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Эту идею он стал осуществлять, а если что-то появлялось в его голове, всех, кто вокруг, он заражал ею, как бациллами, всех подключал и всем давал возможность проявить себя в ее реализации.

Особенно они любили помечтать с Лёвой (Лев Лебедев, друг Юрия Коваля), Лёва был тоже фантазер. Я их немножко приземлял: «Ну, ребята, вам сейчас катер подавай с мотором, на который можно погрузить автомобиль и поехать». Это сейчас оказалось все возможно, но тогда такие идеи осуществить было нельзя, и все же у них они были всегда. Результаты получались разные, но все идеи Юра старался реализовать. И чаще всего придуманная сначала история продумывалась, осуществлялась и становилась реальностью.

Позже была создана лодка, но путешествовать всегда непросто. У Юры тогда не было машины. А у Эдуарда Успенского машина была, и на наш вопрос-просьбу Эдуард, не задумываясь, ответил: «Да, я вас отвезу». Так долго за рулем просидеть он не мог, взял соседа-таксиста, и мы поехали. Поехали с приключениями: лопались колеса по дороге, они были староваты, а таксист гнал здорово, машину мы жутко перегрузили и лодкой, и своими харчами, рюкзаками. Купить в то время колеса было невозможно, но, учитывая популярность Успенского, вдруг нам человек под честное слово продал свои колеса, а Эдик пообещал ему привезти новые (и выполнил потом свое обязательство, а Юра поучаствовал деньгами). Эдуард нас привез, переночевал на берегу и уехал, а мы утром выехали в Коровий залив. Все было точно так, как описано в книжке — стояли коровы, мы между ними выплыли. Так началось наше путешествие.

Повесть была напечатана, сначала в «Мурзилке», фрагментами, а потом — в «Пионере», и когда вышел первый номер, Юра принес мне журнал, на котором написал: «Великому капитану-фотографу», — и я его, конечно, храню.

На «Одуванчике» мы совершили три большие поездки. Самое главное — на нем получалось подняться в верховья впадающих в озера речушек. По этим речушкам никто никогда не сплавлялся. Нам открывались какие-то деревни. Иногда в них был один житель или вообще никто не жил. Переночевав, двигались дальше. Вот это было настоящим открытием, потому что мы попадали в такие места, куда люди с трудом добирались по дороге. То есть какая-то связь с деревней была, дороги-то существуют, потому что реки перестали давно быть связующими артериями. Особенно такие малые речушки. Но мы шли своим путем открытий. Тем более когда сидишь в лодке и смотришь наверх на берег, то взгляд немножко меняется, возникает другое ощущение путешествия.

Следующей идеей после самой легкой лодки в мире была покупка машины для путешествий. Вместе с близким нашим другом Лёвой Лебедевым Юра купил машину ЛуАЗ. Первым делом Лёва повесил в машину иконку Николы, потому что считал, что именно Никола должен нас охранять. Первое путешествие, которое было на ЛуАЗе, начиналось очень трудно: машина новая, грелись тормоза — просто докрасна стали накаляться диски. Мы с трудом добрались до Сергиева Посада. Там поняли, что ехать дальше нельзя, оставили машину и пошли поклониться мощам Сергия Радонежского. Пришли в храм, помолились, поставили свечку, посмотрели на красоту старых икон, вернулись к машине, сели и… машина поехала спокойно, безо всяких проблем. Наверное, уже притерлись колодки, остыли диски, и мы потихоньку поехали дальше. Это была поездка, когда Юра начал вести дневник «Монохроники» — через Загорск мы ехали в Плутково, а потом Юра мечтал посетить места своей первой книжки — деревню Чистый Дор. В это время он писал рассказы с Мавриной и, я думаю, хотел еще раз ощутить это вживую.

«Монохроники» — единственная литература, которую он позволял себе в путешествиях. Других записей не делал, а только рисовал. И надо сказать, что рисовал он много всего, в каждой поездке. Тем, кто видел его картины в стиле «шаризм» и другие условные работы, может показаться, что все это — из головы. Ничего подобного — все с натуры. Однажды на Цыпиной горе Юра рисовал пейзаж, и получалось, что телеграфный столб стоит как раз посредине. Я подошел и говорю: «Юра, ну сдвинь ты столб. Зачем такая точность… Это я не могу в фотографии ничего сдвинуть, а ты можешь себе это композиционно позволить». Но нет, он был всегда точен в своих рисунках, не хотел врать.