Эту песню он пел настолько проникновенно и, конечно, мы тут все подпевали. Иногда солировал Яков Лазаревич, мы слушали и не мешали. Юра, когда Яков пел, тоже уходил в тень и только фон создавал.
Когда Юра у нас побывал, он сказал: «Ну, ребята, приходите ко мне в мастерскую». Дочь Ольга очень загорелась, и мы пошли — Оля, я и муж. Коваль нам позвонил: «Приходите во столько-то». Мы пришли, они сидят, розовые, распаренные, со своим другом Витей Беловым, с которым мастерская на двоих была. Мы, говорят, из бани только. Они показали нам мастерскую, картины. Юра — свои, Витя — свои. Одна картина Белова мне запомнилась особенно — мужчина и женщина, они оба спиной, но головы их повернуты и смотрят в противоположные стороны. Я и спрашиваю у Юры тихонько: «Как понимать-то картину эту?» А Витя услышал и говорит: «А тут, Зоечка, вот в чем дело. Ведь мужчина и женщина всегда смотрят в разные стороны». В тот вечер пришли Юрин брат с женой, очень веселые ребята. Борис говорит: «Юра, подыграй-ка, мы споем». И запели ту самую песню на аргентинском языке, на мелодию которой были написаны «Пятнадцать собак». А потом и «Собак» спели. Мы сидели разинув рот, счастливые просто оттого, что находимся среди этих людей.
Якову Лазаревичу было 60 лет. Были гости, большой стол, а в сторонке стояли два больших кресла и маленький столик. Постепенно в эти кресла перебрались Яша, Володя Александров, Паша Френкель. Мимо столика шла моя дочь Ольга. Коваль увидел ее тогда впервые и вдруг сказал: «Ведь вот не скажешь, что красавица, а глаз не оторвешь», — и пригласил ее к их столу. И когда они все как-то разместились в этих креслах, Яша вздохнул и сказал: «Наконец-то мы одни». Мы все захохотали — народу-то было полно…
Потом мы были в Библиотеке иностранной литературы на вечере поэзии Якова Акима. Вечер был хороший, вел Паша Френкель, детки принимали участие, и Юра должен был спеть те стихи, которые он положил на музыку. Но он вышел и сказал: «Вы извините, я гитару не принес и спеть не смогу. У меня очень болит локоть». На том концерте Юра выступал, морщась от боли. Дочка моя, хороший диагност, подошла и сказала: «Юра, у вас бурсит. Вам надо купить такие-то лекарства и сделать то-то и то-то». А он как-то на себя не обращал внимания, наплевательски относился, но вдруг послушал. Послушал и потом позвонил мне: «Зоя, а у меня рука-то прошла».
Вскоре после этого на своем вечере в малом зале ЦДЛ он ей подарил «Самую легкую лодку в мире» с теплой дарственной надписью. Там выступали его друзья, а потом Юра вышел и читал нам «Валенки Чуковского». Он замечательно преподносил этот текст — был таким артистом! И как он обувал эти валенки, и как они не обувались — мы все видели, так это было образно… Мария Прилежаева при нас как-то повторила ахматовскую фразу, адресовав ее Юре, что его поцеловал в уста Бог. И она его защищала тогда, когда он написал «Недопёска» и было полное гонение на него, не побоялась, вышла на трибуну на важном совещании.
Нас часто приглашали в гости в Малеевку к друзьям. В один из приездов Юра жил рядом, в Доме творчества, и тоже пришел в гости. Я приехала с пирогами, все уплетали и были довольны. Посидели за столом, поговорили, понравилось, договорились собраться на другой вечер. Юра первый раз пришел в свитере и без гитары, а назавтра он пришел в белой рубашке, постриженный, весь такой праздничный, с гитарой, которую он завернул в пиджак, чтобы она росу не схватила И говорит, с шуткой конечно: «Вы обратили внимание, какой я сегодня… другой». — «Да. А в чем дело?» — «Я увидел, что здесь женщины такие красивые, и решил тоже не ударить в грязь лицом. Меня Яша сегодня постриг, я надел чистую рубашку и пришел с гитарой, так что у меня праздник».