Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля

Дальше шла какая-то беседа, он на гитаре немножечко подыгрывал. В комнате на длинном столе, покрытом белой вязаной скатертью, стоял в кувшине букет гранатовой рябины из рябинового питомника. Такие яркие, свежие, сочные ветки. И вдруг он аккорда два взял и запел: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина». Я человек и без того эмоциональный, и Юру очень любила, но когда он взял аккорд откуда-то из глубины души — этот аккорд, эти слова, эта мелодия пошли прямо в небеса. Мы все замерли, мы не поддержали его — он пел один. Я эту песню вообще-то не признавала — ну застольная песня подвыпивших людей… А у Юры это был романс, так преподнес он ее. Талантище, ничего не скажешь.

С Наташей мы познакомились тоже когда гостили в Малеевке. Она была очень молоденькая и очень милая, в сарафанчике, словно барышня тургеневская. Какая-то в ней была кротость, незащищенность. Юра пригласил нас к себе, и мы сидели, разговаривали, хотя он не очень-то пускал к себе и в душу, и в жилище. Нов тот вечер с нами он был очень близок. На подоконнике стоял Николай Чудотворец. Я говорю: «Юра, ты крещеный?» Он сказал: «Да, и вот этот Николай Чудотворец всегда со мной. В машине ли я еду, или иду куда-то, верю, он мне всегда помогает». Он очень много рассказывал о своем домике на Севере, о доме на Нерли. Потом они с Наташей нас проводили.

На похоронах Володи Александрова Юра Коваль встал и сказал: «Володя, ты ушел, а мы остались. Вопрос: кто же будет за тобой?» И очень скоро Юра пошел вслед за Володей. Он как-то очень себя не жалел. Вместе с тем он общался всегда с улыбкой. Я никогда не видела его злым или сердитым, он как будто через что-то в душе перешагивал. Я помню, как я была на одном вечере в ЦДЛ, шла со стороны ресторана, и в писательском кафе он сидел в компании, в свитере крупной вязки, я издали вижу его, он меня заметил, поднялся навстречу: «Как давно я тебя не видел!» Покинул свою компанию, поднялся, поговорил со мной. Какая теплота шла от человека, какой уют!

В то же время он не любил общение там, где неинтересно, то есть он не был трепачом, и тусовки-то, как теперь говорят, не любил. И когда у нас был, уходя, он оделся первым, вышел и тихо, не дожидаясь никого, ушел. Аня потом сказала: «Не удивляйтесь, Юра такой. У него бывает, он все выдал и опять ушел в себя. Он опять должен быть тем, какой он на самом деле».

Может быть, все это важно в основном для узкого круга моих родных и знакомых, но во всех этих моментах Юра был такой многогранный, начиная с того, как в меня вложились его советы по преподаванию, — и это была не долбежка — вот это делай так, а это так, его фразы как будто падали в сердце, схватывались разумом… Вообще все, что он говорил и делал, укладывалось в память и помнится, как будто это было вчера.

Сентябрь 2007 года

Записала и подготовила к печати Ирина Скуридина

Леонид Носырев. Женьшень озимый

Очень это прибыльное дело для души —

на чужой успех любоваться.

Борис Шергин

Первая моя «встреча» с Юрием Ковалем состоялась на страницах журнала «Пионер». Редактор «Союзмультфильма» Марианна Качалова предложила мне почитать журналы с его «Недопёском». Я прочел, мне очень понравилось, но одно дело литература замечательная, другое дело прозу на экран переводить… Затем главный редактор сменился, пришел ненадолго Анатолий Митяев, бывший главный редактор «Мурзилки». Очень приятный человек; я не знал тогда, что он был женат на бывшей жене Юры. У меня была идея поставить второй фильм по Борису Шергину, и речь шла о сценаристе, соавторе, чтобы вместе писать. Митяев предложил Коваля. Было лето 1977 года, мы с ним созвонились и встретились. Первое мое впечатление от Юры — довольно поджарый тогда, в вельветовых темно-синих брюках, в курточке, с сумкой через плечо легкий человек, располагающий к себе. Мы сразу нашли общий язык Я говорю: «Мне хотелось бы по Шергину поставить фильм „Дождь“». Он говорит: «Ну так Борис Викторович мне рекомендацию давал в Союз писателей». Одним словом, совпали: общая любовь к Северу и к Шергину, к его произведениям.

Когда-то давно, прочтя Шергина, я был поражен, стал ездить на Север и изъездил его весь, но, к сожалению, не довелось мне повидать живьем Бориса Викторовича, он умер в 1973 году. И Юра первым делом предложил посетить квартиру на Рождественском бульваре, где Шергин жил, еще был жив его названый племянник Михаил Андреевич Барыкин, родом из Хотькова. Юра писал о нем в своих замечательных воспоминаниях «Веселье сердечное». И мы побывали у Михаила Андреевича, естественно, взяли с собой бутылочку портвейна, была очень располагающая атмосфера…