Коварная дама треф

Теперь в кабинете, где многие известные личности сиживали, довелось оказаться и ему. Он скоро освоился, у него получалось. Сегодня вот что-то екнуло внутри, когда Шаламов девочкой той, в ванне смерть встретившую, озадачил. Забыл уже чувства волнительные, когда прикасаешься к несчастью чужому. Будто стеклом по живому!.. Страх не страх, боль не боль, а змеей что-то мерзкое и холодное заползает в душу и пройдет ли это, уже не надеешься…

Из дневника Ковшова Д.П

Не знаю, чем все кончится, только Готляр, примчавшись в район, как на пожар с паническим настроением, уезжал спустя несколько дней вроде успокоенный. И даже похлопал меня по плечу, мол, не дрейфь, старичок, все образуется.

А мне что особенно переживать? Хотя, если вспомнить и вдуматься, — третий год здесь вкалываю, а спокойно день мало какой миновал. Все ЧП да события одно другого хлеще.

И это, из-за чего Якова пригнал Игорушкин, тоже не редкость. Серьезней дела были. Но здесь просто нашла коса на камень, вот и закрутилось. А ситуация вполне тривиальная. Один мужик другого убил. Из ревности. И я его, как обычно, арестовал. Только тот не простым уголовником был — директор крупного совхоза, орденоносец. Ну и все остальное, как в таких случаях положено: член райкома партии, со всех сторон заслуженный. В депутаты на второй срок собирался, один-то закончился, оформляли его на следующий, но не успели. А тут все и случилось.

Я еще подумал, когда Саша Течулин, следователь, с постановлением за санкцией на арест ко мне пришел. Не поднималась рука с печатью. Предложил Ивана Григорьевича, директора того, убийцу, к себе привезти. Не обязательная мера — разговор с задержанным перед арестом, но хотелось с ним встретиться, понять, что случилось с человеком? Два битых часа беседовали; собственно, я слушал, а рассказывал он свою тяжкую историю, низко опустив голову и положив длинные руки на острые выпирающие коленки. Смотрел я и не узнавал. Казалось, мгновенно подменили мужика. Высох и осунулся до неузнаваемости, и под глазами черные круги. Бессонные ночи, видно, коротал на нарах.

— Сидеть придется, Иван Григорьевич, — сказал я ему, когда он выговорился совсем и отвернулся с больной тревогой в окно.

— А без этого не обойтись? До суда… Я же никуда, ты знаешь меня, Данила Павлович.

— Я за тебя боюсь.

— Чего?

— Натворишь еще бед. Вон, горишь весь. Столько прошло, а не остыл. Убьешь ее! Хотел ведь?

— Убил бы. Это правда, — бесхитростно ответил он, не поворачиваясь. — Лучше бы тогда все и случись. Теперь бы за все отвечал.

— Тогда верная вышка. Убийство двух лиц.

— Зато весь узел. И кончил бы.

— Да разве это выход? Ты что говоришь-то, Иван Григорьевич? Опомнись.

— Что в башке, то и говорю.

— Да как же так? А дети?

— Кто?

— Дети! Сам-то ладно. Забыл про них?

— Дети уже взрослые. Бабка с дедом есть. Воспитают. Крепкие они у меня.

— Вернешься еще. Твой долг.

— Мне не жить.

— Вот! Вот этого я и боюсь. Дикость в тебе бродит, Иван Григорьевич. Не поборол ты в себе зверя.

— Да о чем вы, Данила Павлович? Вам не понять! Все мы звери. Только спит это в каждом до поры до времени. Никому не пожелаю.

Зубров замолчал, заскрипел зубами. Мне тоже нечего было сказать, да и не хотелось. Мы думали и понимали сейчас все по-разному. Он острее. Я больше досадовал.

— Весна там?

— На улице-то? — не сразу поняв, спросил я.

— Весна, — сам себе ответил он. — Гляди-ка, трое суток меня не было, а и снег сошел, и грязь посохла, листочки вон полезли.

Стучал под ветром сухими ветками клен за стеклами моих окошек, действительно, почки очухались, оживились от стужи, побежали кое-где зеленью.

— А в камере духотища, — горько вздохнул он. — Или я привык на острове-то?.. На свободе…

Места, где случилось с ним горе, глухие, дальние, дремучие. Остров. И на том куске земли, среди Волги, начудил он, себя не помня, накуролесил. А жилось там всем привольно с таким директором. И ему ничего. С ним четверо, рядом дом родителей. Дружок, который в покойниках теперь. И вся деревня — часть его совхоза. А еще лошади. Он все убеждал начальство и, конечно, прежде всего Хайсу, первого секретаря райкома, чтобы перепрофилировали деятельность хозяйства. Зачем лошадей на мясо итальяшкам возить, кормить буржуев. Зазря кони пропадают. Он со своими табунщиками и зоотехником таких вырастит красавчиков, что скачки показательные можно будет устраивать! На весь район, а то и на всю область. Вот тогда и заживет его совхоз! И району от этого польза огромная.

Хайса слушал, кивал, но остужал: уймись с очередными прожектами, нереальны эти фантазии. Конный спорт, ипподромы, иностранцы… для их района — сплошь охи-вздохи, маниловщина! Живи на земле, не отрывай пяток от травки, по которой бегается легко и вольготно покуда, а то, не приведи господи, простудишься.