Коварный искуситель

Белла никогда не видела его таким. Уж лучше бы накричал на нее в приступе гнева, как раньше: по крайней мере, было бы понятно, как себя вести, с этим она уже умела справляться, – но это холодное молчание сбивало ее с толку, подкрепляло страх, что ничего не удастся исправить, все разрушено, что бы там ни произошло между ними.

Молчание причиняло боль, но напряженные попытки завести разговор были еще хуже. Казалось, Лахлан мог нарушить молчание лишь по одной причине: указать ей на дорожную примету, заставить снова и снова повторить адрес безопасного убежища в Берувике на случай, если с ним что-нибудь случится, – как будто хотел ее подготовить к чему-то.

Они были вроде бы и вместе, но порознь, и сомнений не оставалось, что Лахлан предпочел бы оказаться где угодно, лишь бы подальше от нее. При каждой возможности он уходил на охоту и приносил столько дичи – рябчиков, куропаток и фазанов, – что не съесть: то ли избегал ее, то ли была иная причина?

В конце концов напряженное, неловкое молчание сделалось невыносимым, и Белла потеряла терпение. На третью ночь, когда Лахлан предупредил, что на отдых им отводится всего несколько часов, она поняла, что должна попытаться сломить его сопротивление, признаться, как ей противно то, что она сделала: не меньше, чем ему… что все это было зря. А еще сказать, что он ей нужен…

Пусть он не отвечает на ее чувства, но нужно же по крайней мере дать ему знать об их существовании!

Белла в надежде, что у нее есть на это время, отправилась к реке мыться. Лахлан неизвестно зачем собирал охапками вереск. Когда она вернулась, справив нужду и кое-как смыв пот и дорожную грязь, вереск был навален горой на земле, а Лахлан исчез.

Почти стемнело, когда Лахлан выбрался к реке, где решил остановиться на ночь. Им везло: две ночи ни дождя, ни снега, – но в воздухе висела сырость – верный признак того, что скоро разразится буря, причем снежная, и эта унылая поездка станет еще тоскливее.

Белла не жаловалась, ни единым словом, не заставлять же ее скакать третью ночь напролет в такой холод. Надо же когда-нибудь и отдохнуть, так почему бы не сегодня? Еще Лахлан надеялся, что непогода задержит их преследователей, если таковые есть. Только вот если его товарищи гвардейцы – а Брюс не отрядил бы для этой цели никого другого, – плыли на корабле, то вполне могли их здорово обогнать.

Слава богу, через холмы они перевалили до того, как разыгралась непогода. Самая трудная часть пути была у них за спиной, однако теперь, покинув горы, они оказались на территории врага. Английские гарнизоны стерегли все основные замки отсюда до самого Берувика. Чтобы вовремя добраться до монастыря, им нужно было ехать по главной дороге, что делало их положение еще более опасным.

Лахлан, не желая испытывать судьбу, решил не рисковать и остановиться на ночь на постоялом дворе, а предпочел устроить привал в старинном форте Дун, к северу от Стерлинга. Он хоть и лежал в руинах, но там были стены, способные укрыть от непогоды, а кроме того, расположенный на небольшой возвышенности, это был хороший наблюдательный пункт: они бы увидели каждого, кто попытался бы подойти ближе.

Лахлан быстро оглядел местность вокруг развалин, которые некогда были крепостью. Рыжеватый вереск покрывал склон холма, у подножия которого несла свои темные, серо-бурые воды река. Веяло холодом и сыростью. Блеклый, унылый пейзаж служил их цели как нельзя лучше: вряд ли это место привлечет непрошеных гостей.

Лахлан пробыл на охоте дольше, чем рассчитывал. Животные тоже чуяли приближение непогоды, но ему удалось поймать в силки небольшого зайца. Может, мясо понравится ей больше, чем птица? Он набрал также достаточно хвороста, чтобы можно было приготовить еду и согреться ночью.

Когда он уезжал, Белла отправилась мыться, и он не хотел ей мешать. Черт, он до сих пор не мог на нее смотреть, не сгорая со стыда, который засел в нем точно нож в кишках. Ему по меньшей мере следовало хотя бы попытаться попросить у нее прощения, даже зная, что Белла никогда не сможет его простить. Напряжение между ними становилось невыносимым.

Он не знал, как заговорить с ней, и все, до чего додумался, так это нести вздор про дороги. Провалились и попытки показать ей, как он сожалеет. Когда он вручил ей целую связку дичи, которую добыл, она посмотрела на него как на умалишенного. А еще выяснилось, что вереск, который он нарвал для нее, чтобы было помягче спать, кишит насекомыми.

Лахлан свистнул: это был их условный сигнал, – и замер, когда вместо ответа услышал сдавленное рыдание.

Все чувства вмиг обострились как по тревоге. Белла!

Заяц и хворост полетели на землю, а он, бегом преодолев последние несколько футов вверх по склону холма, ворвался в маленькое, сложенное из камня помещение.