Коварный искуситель

Но она не могла себя заставить, и не только потому, что в этом человеке ей было все отвратительно, каждая черта: бурые пятна на зубах, белые хлопья на сальных темных волосах, пот ручьем, отчего его лицо блестело, как рыбья кожа. Нет, она бы никогда себе не простила, если бы уступила ему! С мужем она выполняла супружеский долг. С Лахланом… позволила себе вообразить, что между ними может быть что-то серьезное. Но с Саймоном она бы просто продавала себя, как шлюха. И гореть ей в аду, если она оправдает ходившие о ней слухи: сначала насчет Роберта, а потом, после того как попала в плен – чему, несомненно, поспособствовал Росс, – и насчет Лахлана.

Беллу не трогало, что ее называли шлюхой, но становиться таковой она не собиралась, поэтому вытерпела холод, голод и два года непрерывных мучений. Дважды он зашел слишком далеко и чуть ее не угробил. Однажды послал ей протухшую еду, и она слегла с отравлением. Во второй раз, желая наказать за непослушание, в холодную дождливую ночь забрал у нее одеяла, и она чуть не замерзла до смерти.

Как и бывший муж, сэр Саймон хотел видеть проявление чувств, искал способы ее сломать. Не раз за эти два года она хотела сдаться, но одно держало ее: мысль о дочери. Она должна держаться ради Джоан.

– Я слышал, кельи там маленькие и вовсе без окон, – продолжил ехидно сэр Саймон. Белла едва сумела унять дрожь, пытаясь скрыть страх, но он все равно догадался. – Но вы ведь к этому привыкли, а, графиня? – Он старательно выговорил ее титул, но вдруг звонко хлопнул себя по лбу. – Ах да! Теперь, когда Бьюкен умер, Эдуард, второй по счету, решил, что вы больше не графиня.

Белла посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

– Да, и теперь я просто дочь и сестра лорда, принадлежащего к самому древнему и могущественному графскому роду в Шотландии.

Лицо ее мучителя побагровело. Пусть муж дал ей отставку, а король отнял титул, но в ней по-прежнему течет благороднейшая шотландская кровь, и грубый мужлан вроде Саймона не годится ей в подметки.

Когда несколькими месяцами ранее Маргарет, единственная ниточка, связывающая Беллу с внешним миром, принесла ей известие о смерти мужа, она не почувствовала ровным счетом ничего: ни радости, что человек, два года добивавшийся ее смерти, встретил собственную смерть, ни простого облегчения, что больше его никогда не увидит. Ее единственной заботой была дочь. Джоан осталась одна-одинешенька. Что с ней будет?

Смерть Бьюкена придала ей новой решимости выбраться из этого кошмара и вернуться к дочери, чего она никак не сможет сделать, если примет монашеский обет.

В три шага Саймон пересек каморку, вырвал из рук шитье и грубо схватил ее в объятия. Она обмякла, как тряпичная кукла. Белла привыкла к подобному обращению, а посему не сопротивлялась и не выказывала страха. Саймон был грязным и злобным негодяем, который при каждом удобном случае норовил облапать ее или дать тычка, но худшее, на что он осмеливался, так это грубые объятия и несколько синяков.

Он хотел взять ее силой – она и не помнила, сколько раз, – но, несмотря на варварское обращение, которому подвергли ее английские короли, они все же оставались рыцарями. Беллу защищал ее статус, и она никогда не позволяла Саймону о нем забыть.

Его лицо было так близко, что Белла видела черные угри на пористом уродливом носу. Привыкшая к его зловонному дыханию, она, вместо того чтобы отпрянуть, лишь презрительно сморщила нос.

– Ты просто наглая никчемная шлюха! Ты годами выставляла себя напоказ, пытаясь меня соблазнить и помешать выполнить долг. Посмотри-ка на себя теперь: бледная тощая курица. Я рад, что избавлюсь от тебя! – Он яростно встряхнул ее. – Но придержи-ка лучше свой острый язык. Монашки не столь терпимы, как я, по части греховной гордыни.

Белла могла бы рассмеяться, да только это стоило слишком больших усилий. Так это она соблазняла его? Он, оказывается, терпим? Без сомнения, этот фигляр свято верил в то, что говорил. Но он нанес удар по остаткам тщеславия, что она сумела сохранить. Неужели годы заточения, опустошив ее душу, взяли столь же суровую дань с ее внешности? Уже больше двух лет Белла не видела собственного отражения в зеркале.

Впрочем, какая разница, если она будет в монастыре?

Белла молчала, отвечая на его гнев невозмутимым, бесстрастным взглядом. Он этого терпеть не мог. Помоги ей небо, но она не могла сдержаться, чтобы не бросить ему вызов, какие бы кары ни обрушились потом на ее голову.

Тот же грех, который поднимал свою уродливую голову в ее отношениях с супругом.

Выругавшись, он отшвырнул ее.

– Будьте готовы к утру. Сам комендант явится сюда, чтобы проследить за вашим отъездом.

Белла подобрала с пола свое шитье с таким видом, как будто этого неприятного эпизода вовсе не было, и тихо сказала:

– Я поеду в монастырь, но никто не заставит меня принять постриг.

Белла не сводила глаз с иголки, протыкая ткань то с лица, то с изнанки. Она даже решила, что он ее не расслышал, но взгляд украдкой из-под ресниц сказал ей: услышал. Она похолодела, а негодяй улыбался.