Коварный камень изумруд

Ввечеру того же дня, как и предсказывал Александр Дмитриевич Егоров, в трактир, где остановился проживать купчина Провоторов, явился русский мужик, огромный, будто медведь. Явился не просто так, а на крепкой телеге, оси на ней железные, колёса одеты в железные же обручи в палец толщиной. Ну и везде, где телега из кедрового дерева могла подломиться, её укрепляли железные скобы и железные листы. Обстоятельный человек явился в Ирбит.

Под сеном, устилавшим дно телеги, лежало ружьё саморобной выделки, а запал пороха на том ружье, будто на ружье военном, делался не кремнем, а новомодным пистоном.

Мужик заехал на позадки трактира, сам открыл большие, тяжёлые ворота внутреннего двора, сам распряг лошадь. Потом вынул из-под сена своё тяжёлое ружьё и прошёл в задние сени, на чёрную лестницу. И упёрся на лестнице в живот целовальника.

— Здорово, Хват, — сказал приезжий. — Мое место свободно? Чтоб две ночи ночевать да уйти?

— Оно ведь как бывает... — начал целовальник.

— Оно по-разному бывает, Хват. Ты меня помнишь, и я тебя не забыл. Моё место свободно?

— Да вот... У меня нонче ночует Сам... Илья Никифорыч Провоторов. Да с ним ночует его новый приказной, что приехал из столицы. Так что оно бы лучше тебе, Требень, сегодняшнюю ночь, да ещё и завтрешнюю, переночевать у кого-нибудь на постоялом дворе, а там уж денька через три пожалуй ко мне на постой со всей радостью.

— А в толстую рожу хочешь? — сузив и без того узкие эвенкийские глаза, прошипел Требень. — Мне, да ещё искать чужой угол? Иди давай в ограду, поставь моих лошадей в хлев, да овса им насыпь по ведру. Мчал я без роздыху от Тобольска в Ирбит два дня да ночь. Успел? Опередить Кольку Шпору — успел?

Целовальник осторожно протиснулся из сеней наружу мимо огромного мужика, ответил тихо:

— Не успел. Протырбанил слам Колька Шпора. Купчине Проворотову и протырбанил.

— Вот и ладно! — обрадовался Требень. — Вот и поздоровкаемся с Провоторовым! Так я у себя в каморке и остановлюсь!

Тут же, из сеней, не входя в целовальную избу, Требень ловко отъял косячину, будто утепляющую угол бревенчатой кладки сруба. Поддел длинным толстым ножом нечто звякнувшее там, изнутри, и потайная дверь, составленная из коротких, в аршин, брёвен открылась вовнутрь подклети. Вверху подклети имелось два окна, забранных не стеклом, а по-старинному — слюдой. Через три шага от потайной двери стояла ладная кирпичная печь с двумя вьюшками на чугунной плите. Широкий топчан шёл от печи до двери. Под топчаном виднелся край сундука, в котором обычно хранили всякое нужное для обихода тряпьё.

Требень накинул кованый запор на двери и растянулся на топчане. Глядел на низкий потолок. Потолок потайной каморы служил полом большущей гостевой клети трактира.

Там гостили не всякие постояльцы, а только особенные. Требень явно услышал два мужских голоса. Что они говорили, не разобрать, ибо доски пола настилались в три ряда, да на известь, но по неким взвизгам голоса Требень признал, что наверху, точно, отдыхает тобольский, первой гильдии купчина Провоторов.

К нему он и приехал скорой ездой, к нему просили иметь серьёзное дело енисейские инородцы из самого боевого и мощного по силе рода — тунгусы из племени Мань Я Гир.

Требень поднялся с топчана, расчесал бороду, переменил сибирские онучи на русские сапоги и вышел в сени. Из сеней наверх, в клеть, шла широкая лестница, и по ней как раз сбегал суматошный половой человек из трактира. Увидев Требня, половой тут же уронил медный поднос. Тот с диким звоном запрыгал по ступенькам, разбрасывая по сторонам осколки грязной посуды.

Требень на миг прижал половому горло, потом отпустил. Половой осел на лестницу с выпученными глазами, стараясь раздышаться.

— Нарочно гремишь, сучий потрох! — сквозь зубы промычал Требень. — Предупреждаешь постояльцев, гад!

И быстро, как волк, перескочил через восемь ступенек. И толкнул дверь в огромную светлую клеть.

Посреди клети, убранной сразу и под спальню, и под пировальную залу, стоял Сам, Илья Никифорыч Провоторов, и при виде Требня заулыбался, развёл по сторонам руки:

— Вот и Требень! Мы тебя заждались, парень!

Требень слышал же, что в клети есть второй мужик, но его глаза сначала приметили на столе то, зачем он нёсся бешеным гоном от плато Путорана, через реки Енисей, Иртыш и Обь сюда, к Уралу. И что за двести собольих шкурок, а это четыре тысячи рублей серебром, просили Требня вернуть им тунгусы племени Мань Я Гир.

Золотой скелетик годовалого ребенка лежал посреди стола с закусками.

Сзади к затылку Требня прикоснулось холодное, железное. Второе такое же упёрлось под левую лопатку. Голос русского и военного человека, а не купца посадского, сообщил Требню:

— Руки подними вверх и не дёргайся. И так медленно топай к столу. Пистоли мои боевые, тульские, осечек не дают. Пули в них в дюйм, да распилены до серёдки. Стрельну — голова твоя станет лохмаче волосьев в твоей бороде. Пошёл к столу мелким шагом!