Коварство, или Тайна дома с мезонином

Тина улыбнулась, выгнулась в спине, потянулась сильно. Подставив лицо солнцу, полежала еще пять минут, словно вобрала в себя нежную утреннюю его ласку. Нет, все-таки хорошая штука жизнь! Несмотря ни на что, хорошая! По крайней мере, первые утренние лучи солнца, рассветы-закаты, запахи-звуки счастливых июльских дней никто для нее отменить не в состоянии. Да и не только июльских! И осенью, и зимой жизнь звучит хоть и по-разному, но той же самой музыкой, которую можно слушать и слушать, можно в ней жить и жить, не засоряя это жизненное счастливое пространство глупыми желаниями да пустыми амбициями. Жаль, что никто этого видеть-слышать не хочет… А может, уже и не может. Потому что умеющая звучать в человеке жизненная музыка суеты да амбиций не терпит, убегает от них сломя голову подальше. Хрупкая она очень. И нежная. Убежала – и не вернуть ее уже никогда. И по-настоящему счастливым себя не почувствовать…

Поднявшись с постели, Тина прошла по нагретому солнцем домотканому коврику к окну, тихо рассмеялась от умиления, наблюдая, как дочка с внучкой, забавно-одинаково сморщив носы, нюхают огромную шапку белого георгина, склонившего к ним радостно гордую головушку – нате, мол, девочки, вдыхайте в себя мой нежный запах…

– Анют, да я не сплю! Давай сюда Сонечку! А ты пойди, доченька, свари-ка мне кофе покрепче. Так, как ты умеешь. Ага?

– Мам, ты так и не заснула ни минутки, да? – подойдя к ней поближе и внимательно вглядевшись в ее лицо, спросила Анюта. – Может, еще полежишь? У тебя лицо такое…

– Какое, Анют?

– Бледное очень. Осунувшееся. Одни глазюки зеленые торчат… Ты как себя чувствуешь-то, мам?

– Да ничего, дочка. Замечательно себя чувствую. Я сильная, ты же знаешь…

– Конечно, знаю… – грустно вздохнула Анюта. – Ты самая сильная, самая добрая, самая умная, самая хорошая на свете мать и бабушка! И силы твоей, доброты да ума на всех с избытком хватает… И все это очень замечательно, мам, но давай я все-таки отцу позвоню, пусть он придет! Давление тебе измерит, сердце послушает… Может, укол какой-нибудь сделает. Ну смотреть же на тебя невозможно!

– Да ну тебя, Анют! Что я, бабка старая? Подумаешь, ночь не поспала! Так теперь в панику из-за этого впадать и врача вызывать? Да и дежурство у него сегодня с утра. Он только к обеду освободится и сам сюда придет. И без тебя ко мне пристанет со своими тонометрами да фонендоскопами…

– Вот и хорошо, что пристанет! К тебе не пристань, ты ж сама никогда не пожалуешься! Молодец папка! Объявлю сегодня ему, пожалуй, благодарность семейным приказом…

– Ну-ну! Давай…

– Мам… Давно, кстати, спросить хочу… А ты почему за отца замуж не вышла? Он же любил тебя! И сейчас любит…

– Так и я его тоже люблю, Анют! Мы очень близкие, дорогие друг другу люди. Разве для того, чтоб быть ребенку настоящими родителями, обязательно нужно под одной крышей жить? Вовсе нет.

– Да это понятно, мам! Я ведь не про это спрашиваю! Неужели ты мужа своего – того, из другой жизни, – так любила, что ничего больше не захотела построить?

– Любила, Анют.

– А папу?

– И папу твоего любила. Только тут другое, понимаешь… Не могла я за него тогда замуж выйти. Раздвоиться, разрубить себя пополам не смогла. Хотя и была очень, очень твоему отцу благодарна! Он спас меня тогда, тобой и спас. Пришел на помощь, как всегда. Как Сивка-Бурка…

– Мам, расскажи! Мы же с тобой никогда про это не говорили!

– Да? Ну что ж, давай! Иди кофе вари. Сядем побеседуем…

Для утреннего кофе Анюта накрыла маленький столик, уютно расположившийся под грушевыми толстыми ветками. Старое это дерево почему-то ни у кого не поднималась рука срубить, хоть и не плодоносило оно давно. Будто было долгие годы членом их семьи, старым, мудрым и заслуженно дорогим. Умывшись, Тина села за стол, с наслаждением вдохнула в себя терпкий кофейный дух, сделала первый обжигающий глоток. Хорошо… Подумалось ей вдруг, что и в этой утренней чашке кофе есть своя жизненная минута счастья, только поймать ее да прочувствовать надо. А дальше они сами собой пойдут, минуты эти, одна за другой. Дай им только волю…

– Мам, ты хотела про папу рассказать! – тихо напомнила ей Анюта, усаживая Сонечку в раскинутый неподалеку детский манежик.

– Я помню, дочка, помню. Не знаю вот, с чего и начать, чтоб ты поняла меня правильно. Начну, пожалуй, с Митеньки…

На первых порах тяжеловато Тине дались ее добровольно взятые по отношению к племяннику постоянные материнские обязанности. Неспокойным малыш был, ночами не спал, все плакал. А что делать – на искусственном питании особым младенческим здоровьем не разживешься. Тина с ног сбивалась, но с рук Митеньку не спускала – жалко было мальчишку. Так и кружила с ним ночами по дому. Только положит в кроватку – он тут же криком заходится…