Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х

В тишине комнаты гулко бухало у нее в висках.

Выглянув в окно, Финкельштейн перебежала в «домик для брата». Там сидели испуганная Николаева и ничего не понимающий Васечка.

– Кошмар! – веско сказал Васечка. – Что ж это такое, а?

– Ты ж говорила, тебя встречать будут на высоком уровне, – язвительно прошипела Николаева.

– Давай претензии потом, – ответила Люся. – Сначала решим, что делать.

Но делать было особенно нечего. Выбираться из пансионата в темноте было практически нереально и даже опасно.

Васечка плечом сдвинул шкаф и забаррикадировал дверь.

Потом он стал искать, чем защищаться. Защищаться было решительно нечем, в домике не было даже вилок.

Тогда он взял в руки стул и встал у окна.

– Живым не дамся! – прохрипел он, и обе подруги неожиданно рассмеялись.

Впрочем, это была действительно тяжелая ночь.

Часа в три кто-то из двоих хозяев «Энергетика» вернулся и начал колотить в дверь. Они не открывали, прижавшись друг к другу.

Так прошел еще час.

Когда закричали петухи, послышался шум отъезжающей машины.

– Пора! – шепнул Васечка.

За пять минут они покидали вещи в чемоданы и ринулись к выходу. На шоссе они нашли остановку и дождались утреннего автобуса. Женщины, которые в шесть утра ехали на работу, смотрели на них недоверчиво и даже немного осуждающе, но без особого интереса.

В автобусе они выяснили, где можно еще остановиться, и поехали в другой пансионат, не такой хороший, но тоже ничего, как объяснил им водитель автобуса.

Там они легко устроились, заплатили за путевки и прожили прекрасные две недели.

За все эти две недели с ними больше ничего опасного не приключилось. Напротив, народ кругом был исключительно доброжелателен к гостям из Москвы, гостеприимен и радушен, но без лишней назойливости.

Неприятный эпизод они решили оставить в категории глупых и случайных.

Никто их в Дагестане больше не искал, ни с угрозами, ни с извинениями.

Накатать жалобу на т. М. Сергеева, расписать во всех подробностях этот кошмар Финкельштейн решила совершенно твердо, но по возвращении в столицу почему-то передумала, слишком много было насущных дел.

Васечка тоже об этом никогда не вспоминал. Видимо, ему было не очень приятно вспоминать пережитый тогда страх.

Он все-таки женился на Николаевой, и они прожили немало счастливых лет, пока – уже в 90-е годы – он не стал очень много зарабатывать и у него от этого слегка не поехала крыша, что привело к некоторым изменениям в их личной жизни, хотя официально они все равно не разводились.

Финкельштейн постепенно росла, доросла до заведующего отделом, потом родила девочку, а потом стала брать работу на дом, редактировала переводные рукописи для одного издательства, много на этом не заработаешь, но машину она все-таки себе купила и ездила каждое лето с девочкой в Крым, но не на машине, а на поезде, причем билеты покупала всегда заранее.

Когда Финкельштейн с Николаевой встречались и по старой памяти весело надирались, употребляя за один вечер три-четыре бутылки сухого вина, они порой – увидев, например, меня или какого-то другого персонажа, который казался им смешным и нелепым, вдруг замирали и кричали хором страшными голосами:

– Партбилет положишь, сволочь!

И потом долго ржали, совершенно счастливые.

А люди улыбались, глядя на них и не понимая, почему так по-детски смеются эти две уже почти совсем взрослые женщины.

Сумка из магазина «Охотник»

Нюша Линдер, русская, из семьи служащих, член ВЛКСМ с 1974 года, проживающая в городе Москве на улице Маши Порываевой, однажды решила креститься в православную веру.

Мама Нюши Линдер сначала сделала вид, что ничего страшного не происходит: ну, креститься так креститься, в конце концов, многие взрослые, вполне интеллигентные люди в городе Москве тайком ходили в церковь и даже принимали у себя на дому священников – и ничего, не умерли вроде бы пока, она даже привела в пример какую-то далекую, не известную Нюше семью, где мать семейства вообще отправилась в Оптину пустынь одна и чуть ли не пешком… Но потом мама замолчала, печально глядя Нюше в глаза, и произнесла загадочную фразу: «Ну что ж, видимо, папе придется попрощаться с работой…»

Потом она шумно вздохнула и, сказав: «Ладно, я с ним поговорю», встала с кресла и вышла из комнаты.

И стало тихо.

Эта внезапно наступившая в квартире тишина была для Нюши значительно страшнее любых скандалов. Скандалы, связанные, как правило, с какими-то мелкими ее проступками, были как раз совсем не страшны – но когда родители вдруг замолкали, переставая с ней разговаривать, это означало, что они переживают случившееся, ищут выход, и вот тогда она чувствовала жуткий стыд, и страшное чувство вины обрушивалось на нее.

Нюша сказала им об этом – что она верит в Бога, – когда ей было всего лишь пять лет. Это случилось с ней на даче. Тогда, на даче, она вдруг проснулась ночью и подумала, что тоже умрет.

Умрет, как, наверное, умирают все люди.