Ковчег для варга (СИ)

— В летописи, конечно, цифры преувеличены… но все равно — столько смертей! Лекари с ног сбивались в поисках противоядия или хотя бы какого-то лекарства… не сразу поняли, что творится, считали даже — что какая-то страшная болезнь… А средство нашла девушка, одна из местных жительниц, которых привлекли, чтобы ходить за пострадавшими. Она, видите ли, влюбилась в одного из воинов и решила поцеловать его. И словно в песне или сказке: «И поцелуй ее произвел чудесное действие, и болящий исцелился в единый миг» — да, древние веретенщики были смертоноснее, но и исцеление приходило легче и быстрее. Многих удалось спасти — их через водные порталы доставляли домой, к невестам и женам… погибли те, кого никто не любил, поэтично, правда?

Пробка вздыхает и явно недопонимает — как это: чтобы никто не любил. И прямо вся светится от нежности к чокнутому муженьку. Тьфу, голубица.

— А концовка… концовка даже символична. Воины Вейлора смогли уничтожить десять веретенщиков из двенадцати, а двух… двух они изловили и подбросили — одного тому самому военачальнику. Перед этим к нему подослали наемника из Гильдии Чистых Рук, который уничтожил противоядие. Военачальник еще успел снарядить гонцов к тем самым академикам, но гонцы нашли их уже в состоянии тяжкого сна после укусов второго уцелевшего веретенщика. Лаборатория была сожжена, а о том, что от укуса может исцелить поцелуй они ведь не знали — удивительно недальновидно, правда. И вот противоядие и рецепт его пропали навеки, и долгое время считалось, что единственное настоящее противоядие от яда веретенщика — это чтобы тебя очень сильно любили.

И улыбается своей ненаглядной женушке, и начинает уверять, что она совершенно неотразимо заваривает согревающий чай — с травами и специями, почему это мы еще не сделали ни глотка?

Да потому что все эти проклятые травы забивают мой Дар — я слышу в чае гвоздику, и смородиновые листья, и корицу, и имбирь, и чабрец, и если там какой-то яд со слабым запахом — я его различу разве что после того, как сделаю глоток. Так что спасибочки, не хочется. Синеглазка — этот известный самоубийца: берет чашку и отпивает, не спуская глаз с хозяина. Говорит в сторону хозяйки: «Замечательный чай» – таким непринужденным тоном, что веретенщик на плече у Птенца икает и ползет прятаться за пазуху.

— Я искал противоядие еще когда учился в Академии, — тянет Калеб, слегка потряхивая своим пузырьком. — Мне казалось — я войду в историю, если разрешу эту загадку… столько книг, знаете. Я ведь человек науки, я говорил об этом? А потом я понял, что это не главное, я услышал это… поступь истории. Перелом времен, эпоха оживших мифов и великих перемен… возрождение былого величия.

Мантикорье жало ему в печень, да он же просто истязает меня этой болтовней. Еще пузырек этот потряхивает со значением. Не будь пузырька — я уже сто раз бы его прибила бы.

Судя по тому, как улыбается Синеглазка — он бы грохнул его еще раньше меня.

— Я покинул Академию… и не жалею об этом. Иное время. Для иной науки, для иных ученых, которые будут торить иные тропы. Я поселился здесь, в глуши, да. И здесь я открыл для себя дело жизни… здесь нашел Эльсу — мою лилию, расцветшую в захолустье. Если хотите… если хотите — вы после возьмите мои записи, я столько постиг, пока изучал своих подопытных…

— Ты их калечил, — шиплю я.

— Не-ет, — он улыбается и показывает своего веретенщика. — Нет, что вы. Я их возвращал. Из небытия, куда почти свели их люди. Это долг настоящего ученого, а не пытаться разложить по полочкам то, что и без того идеально создано. Нет, не калечил. Исправлял то, что с ними сделали. Там, в архивах Академии… там можно найти их прежние описания, — наклоняется вперед и шепчет, поблескивая глазами. — Они были другими, Рихард. Гордыми, величественными, прекрасными. До того, как их начали истреблять, как загнали в глушь. Совсем другими. Вы же видите, вот… — и тычет в воздух веретенщиком, который уже разозлился — вон, шипит уже, сейчас хватанет. — У меня получилось не сразу, да. Сколько образцов погибло. А веретенщики — сколько раз они меня кусали, даже вспомнить не могу, глупыши… Но я сделал достаточно, я открыл путь. Другим…

И улыбается — счастливый до ушей, а женушка аж чашку в сторону отставила, ни глотка не сделав — не может налюбоваться на муженька. Так и сияет неразбавленной гордостью.

— Ты сделал из них убийц, паскуда! Скажешь, люди из деревень у вас просто так пропадают?

— Они же хищники, это в их природе, — отзывается Птенец и смотрит глазами, полными наивности. — Это их мир. Мир, где они царствуют, а остальные должны подчиняться. Рихард может вам сказать, правда же?

Синеглазка молчит и водит пальцем по губам. Потом говорит тоном, в котором ничего не разобрать:

— Ваши животные не слышат приказов варга.