Ковчег для варга (СИ)

Следы борьбы отсутствуют, как и все остальные следы или хотя бы указание на направление — куда они все двинулись после входа. Слишком много троп — они ветвятся и ведут во все стороны. На севере — не меньше двух миль — поднимаются в небо клубы дыма — и я выбираю тропу, ведущую туда. Время от времени видны погибшие животные — высушенные, выпитые. Стараюсь не задерживаться взглядом на них. Прохожу мимо двух сросшихся озерец, приглядываюсь, прислушиваюсь… Сжимаю свой атархэ — резную деревянную дудочку, к которой так не люблю прибегать. Дар неуправляем, и прихотлив, и хаотичен, и не желает вписываться в рамки и правила, которыми я пытаюсь его оградить. Он напоминает мне жену. Во многом тем, что он… тоже устранитель. И легко выходит из-под контроля. Девятеро, а если она решит, что не время? Если она вообще не хочет детей? Мы ведь с ней так и не говорили об этом — вернее, я пытался обсудить с ней стратегию семьи, но она только хохотала и отмахивалась, и начинала меня целовать, так что… я оставил попытки. Но если она решит, что ребенок помешает нам… помешает ей, ведь это действительно несвоевременно, и необдуманно, и какими словами я смогу ее уговорить? И, полагаю, следует написать родителям — да, у нас создалась тяжелая ситуация, но не поставить их в известность я… На шорох кустов я реагирую инстинктивно: вскидываю дудочку к губам. Потом мелькают рыжие волосы, и я едва в голос не кричу об облегчения.  — Милый, — говорит Аскания, шагая вперёд и улыбаясь мне навстречу. — Вот здорово, что я тебя нашла! Слушай, нам нужно поговорить. Да? Облегчение уходит. Мелодия слетает с губ раньше, чем я успеваю задуматься и сказать хоть что-нибудь. Быстрее мысли. «Ты не она», — выпевает мелодия. И существо, которое кажется моей Кани, оседает на землю с утробным воем, корчится и выкручивается. Не она, не она, не она, — поет музыка, ввинчиваясь прямо в сердце, и по телу химеры ходят волнами конвульсии: не она, не она… Потом я с трудом отрываю трубочку от губ. Выморок мертв, если они могут умереть. А внутри комом растет пустота: мелодия взяла неожиданно много сил. Наверное, потому что это существо… оно слишком похоже: ало-рыжие волосы, и веснушки, и курносый нос, и губы, открыты в крике… Соберитесь, законник Тербенно. Эти существа — превосходные имитаторы. Однако ясно, что иногда они не могут воспроизвести поведение. В духе Кани было бы скорее выпрыгнуть на меня из кустов с воплем: «Я выморок и сейчас буду кусать тебя за всякое!» У нее… своеобразное чувство юмора. Мое продвижение замедляется: почва неровная, повсюду разбросаны валуны разного размера. И требуется оправиться от мелодии. Дым в отдалении немного сместился на восток, теперь я иду туда. И мысли опять налетают, сбивают, топят. Что, если я буду безответственным отцом, таким же, как мужем? Я слишком часто уступаю жене, и в мелочах, и в главном, и если ребенок будет расти в питомнике — удастся ли привить ему хоть что-то? Оградить от дурного влияния? С учетом того, что Дар часто передается в семье — что, если сын или дочь будет Сиреной, и тогда…  — …их больше нет, ты понимаешь? Больше нет. Наверное, я отвлёкся опять. Иначе я услышал бы ее голос раньше. Гризельды Арделл, которой не могло быть в этом мире. Вернее, нет, не ее голос — нечто иное, пропитанное холодной издёвкой. Голоса собеседника не слышно — и кто собеседник, в таком случае? Инстинкт толкает меня, заставляет закутаться в маск-плащ и двинуться на звуки.  — Когда я уходила… я надеялась, что ты справишься. Что поможешь им, что сможешь перемениться. Если бы я знала, как дорого заплачу за эту ошибку, Рихард, я никогда бы не ушла. Скажи мне — неужели это было так сложно? Я же просила только их защитить. Я же для этого! Оставила тебя! С ними! Рихард! Она попадает в поле видимости первой: стоит на небольшом пятачке, свободном от деревьев. На лице — очень похожем на то, которое я помню — выражение горечи, злости… отвращения. Вокруг тела. Мелькают рыжие волосы, сердце подкатывается к горлу — нет, это же не может быть она, стоп-стоп… И это не может быть Гроски, рядом. И… нет, Мел тут точно нет, и Аманды, и учеников… что здесь происходит, что за гнусный театр?! Театр для единственного зрителя, который сидит, привалившись спиной к валуну. Наверное, Нэйш ранен, потому что очень бледен, и он безоружен: я не вижу дарта. Он ничего не предпринимает: только слушает. Слушает, глядя на тела, переводя взгляд с одного на другое. И задыхается.  — Взгляни на них! Как ты допустил такое, где ты был, когда они умирали? Они были под твоей ответственностью, и каждый — каждый на твоей совести! Каждый — твоя вина! Я доверилась тебе, я отдала тебе самое дорогое, а ты… Теперь он не отводит от нее глаз, не может заслониться и только вздрагивает от каждого нового слова — а слова свистят, будто кнут, и ударяют больнее.  — …ты не справился, Асти. Не приложил усилий. Я разочарована. Впрочем, не было никаких сомнений в том, что так и будет. Что ты опять сделаешь хуже. Потому что ты ничтожество. Пустышка. Нужно восстановить картину… восстановить картину, стучит в висках. Был бой, это всё — выморки, которых Нэйш смог уложить, этот — последний, остался в живых, теперь вот тянет время и изматывает противника… нет, не так… Нужно применять музыку, но если Нэйш слаб — я ведь могу задеть и его, нет-нет, не то…  — Может быть, всем легче было бы, если бы ты не вышел из Противостояния. Если бы ты не выжил вообще. Ты же умеешь только убивать — и вот они мертвы, и это твоя вина — ты не справился, ты… Кажется, я поступаю неосмотрительно — не проверив, есть ли другие выморки поблизости — шагаю прямо на полянку, выхватывая портативный артефакт — огненный диск. Впрочем, срабатывает: выморок молча и стремительно отступает. Бросает добычу, не желая связываться.  — Ты… ты ранен? — спрашиваю я, подходя к Нэйшу. Старательно не смотрю при этом на трупы: после проанализирую, кто там и почему. На главу питомника мне тоже не хочется смотреть: едва ли он поблагодарит за спасение. Скорее уж, может попытаться меня устранить, как свидетеля своей слабости. Но он кивает молча, отвергает мою протянутую руку и опирается на плечо. Нужно довести его до безопасного места, — мелькает в голове. И спросить, видел ли он Кани. И узнать, что с ним всё-таки не так, что не… Потом я чувствую, как рука Нэйша стискивает плечо судорожной хваткой. Что-то впивается в висок, темнеет в глазах, и я, кажется, поскальзываюсь, на секунду проваливаюсь в какой-то мутный, жадный туман, мелькает отчаянное — не так, не так, не так… Потом день возвращается: я стою на коленях, а он лежит рядом с остальным телами. Не он — оно: искаженное лицо, изо рта торчат две тонкие, тающие на глазах присоски-жала… В шее блестит серебром знакомое лезвие дарта. И я не понимаю совсем ничего. Совсем ничего, пока не слышу над головой:  — Не знал, что я выгляжу настолько… сентиментальным. Тогда я пытаюсь встать, держась за виски — они еще ноют, будто вокруг головы наложили плотный обруч. Пытаюсь встать и смотрю на Рихарда Нэйша — второго, он стоит над первым и задумчиво его рассматривает.  — Что это? — наконец говорю я и все же поднимаюсь на ноги. Глядя на них двоих — мертвого и живого. На трупы вокруг них.  — Сложная ловушка. На которую, по мнению академиков, эти существа не способны. Тип «охотник и ложная жертва». Изобретательно, правда? Охотник пускается в бегство. Ложная жертва в результате сама оказывается охотником. А жертвой… Оказываюсь я. Хватаю ртом воздух и тру ладонями виски, пока в глазах не проясняется. Выдавливаю из себя: