Ковчег для варга (СИ)

Ветер пригоршнями бросает в волосы мелкие солнечные зайчики — листья берез. Под ноги раскладывает богатые ковры — ольха, осина, бук, выбирай, на что ступишь. Между обомшелыми стволами — сияющие гобелены из паутины. Запах солнца, нагретой листвы, пыли, памяти. Затихают вдалеке стремительные шаги Мел. Они стоят на вызолоченной тропе, на ручье из золота — вот-вот затянет в сверкающую воронку какого-то чужеродного портала, и нити паутины зашевелятся, как нити псигидры, блеснут и вытянутся хищно, спросят — чем бы причинить тебе невыносимую боль? Нитям надо бы поберечься, а то одна ведь так уже напоролась. Две напоролись. В прошлом бывает столько боли — обожрутся все псигидры Кайетты. Потому со временем прошлое притупляется и как бы перестает существовать. Даже когда его проживаешь заново — оно ранит не так. Не как настоящее. Прошлое — лишь прошлое. Человек, проданный за две жизни, стоит перед ней сейчас (велика ли цена?). Или, может, перед ней сейчас — совсем иной человек, тот что — дарт, и врезавшиеся полукруги у губ, и безжалостная точность каждого удара. Воскрешенный псигидрой, ядом памяти, призрак в белом. По нему не понять — улыбка, и безмятежность, и несколько шагов между ними, и проклятая ледяная корка в глазах, не увидеть — что там, под ней и насколько страшны последствия. Даже если их не было бы — торг состоялся, и она не пришла, когда должна была. Когда… нужна была. Теперь вот нечего сказать. Только заставить себя — смотреть в глаза, ступать по тонкой корке льда, испещренной синевой трещин, рискуя провалиться и утонуть. Но и во взгляде у нее, наверное, есть что-то даже излишне красноречивое, потому что Нэйш вдруг легко шагает навстречу, берет ее за плечи и поворачивает к себе спиной.  — Ш-ш-ш, аталия, — обдает макушку горячий шепот, — не поручусь, но выглядит так, будто ты собираешься сказать что-то опрометчивое. О чем, вполне вероятно, пожалеешь. А мы же не хотим поспешных решений… и лишних слов, не так ли? Не хотим, — беззвучно шевелятся губы. Может быть, что и не хотим. Не хочется никаких решений. Никаких слов. На ее рубашке — разводы от черной грязи, липкие следы псигидры — будто шрамы на ткани. У Нэйша такие же — он приобнимает ее одной рукой, и на рукаве видна черная полоса. А золото осени обтекает их и режет глаза отраженным солнцем, и потому хочется крепко зажмуриться. Дрожь в голосе. Дрожь в коленях — псигидра забрала больше, чем казалось. Нужно говорить. Иначе будет слишком большим соблазном — не говорить об этом вообще.  — Там, у лечебницы… Эллет дала мне выбор.  — Я видел. Впрочем, мог бы и не смотреть — не было сомнений в том, что ты предпочтёшь. В шелесте листьев тонет смешок.  — Полностью обоснованный выбор… в опасности была ученица. А я не ученик, аталия, мои скромные возможности несколько больше. О, Эллет так трогательно пыталась разыграть эту карту — жаль, ты не видела. «Тебя предали, выбросили как ненужную вещь. Использовали». Вдруг становится холодно — по обнаженной шее расползаются противные ледяные мурашки, будто пальцами за горло взяли. Шепоту надоело резвиться в волосах, теперь он переместился к уху.  — Только вот я же привык решать задачи в одиночку, аталия. Привык рассчитывать на себя. Как-то так… получилось — не иначе, как очаровательное наследие Ордена Жалящих. Я не ждал, что придет помощь или что меня кинутся спасать — с чего бы? Иногда требовать этого просто неразумно. Еще неразумнее винить других за верные решения. Видишь, аталия, в экстремальных ситуациях… я привык довольствоваться малым. Не слова — тон. Мельчайшие отзвуки, оттенки, ноты — она вслушивается и вслушивается, прикрыв глаза, и уже знает, что рядом с ней — настоящее, не призрак прошлого… Непонятно — почему дрожь бьет только сильнее.  — Тебе… было больно? Детский вопрос. Или, может, материнский — «Ты не поранился?» Нэйш хмыкает и переходит с шепота на будничный тон — будто отчитывается об очередной вылазке с учениками в Вирские леса.  — В процессе, ты имеешь в виду? Ну, можно сказать, что до худшего мы с ней так и не дошли. Или ты подразумеваешь — после? Не спорю, последствия… довольно своеобразны. Многое видится со стороны. Занимательно осознавать, что твое худшее воспоминание… Что? — спрашивает оживший осенний ветер в ветвях. Кто? — тянет вдалеке полуденная птица. Ответа нет, и птица замолкает, обиженная, а ветер обдает каскадом листвы: не утонуть бы в золоте…  — Ты тоже… через чужую память?  — Нет, мне вполне хватило своей. Знаешь, оказывается есть вехи… потери или переживания… настолько яркие, что пережив их однажды, во второй раз к ним не вернешься. Даже в воспоминаниях. Словно омут, из которого непременно попытаешься выплыть. Память, к которой настолько не хочешь возвращаться, что цепляешься за настоящее, сохраняя контроль. При условии, конечно, что есть — за что цепляться, — тон набирает резкости и становится насмешливым, — Понятия не имею, как там с подобными вехами у Эллет… но, кажется, у нее возникли какие-то проблемы с якорями в настоящем. Дыхание у Нэйша чуть тяжелее, чем обычно. Сердце стучит не так ровно, как всегда. И он держит ее слишком уж цепко — куда там псигидре. Последствия, Рихард, это просто последствия, хочется сказать Гриз. Проклятая слабость. Если ты вздумаешь разомкнуть руки — я просто могу упасть, так что не будем испытывать судьбу. Она делает глубокий вдох, отстраняет его руку. Опирается спиной на нерушимую твердость ствола — и теплое дерево приятно щекочет лопатки.  — Ты не убил ее. Нэйш делает утвердительный жест. Подходит, чтобы облокотиться на соседний ствол — стройного, слегка полинявшего бука.  — Почему? Если учесть умение Рихарда отвечать ударом на удар с лихвой… то, в каком состоянии он должен был освободиться… то, насколько он склонен к простым и прямым решениям… Живая Эллет кажется счастливой внезапностью. Я боялась больше, чем действия псигидры, — вдруг осознает Гриз. Боялась, что ты шагнешь и через эту грань — убийство безоружного, беспомощного, кого-то, кто бьётся в агонии своей памяти. Неужели ты всё-таки наконец услышал и хоть немного понял… Нэйш жмёт плечами.  — Ну, ты бы расстроилась. Ловит с приподнятыми бровями ее взгляд — мол, а разве нет? Теперь он подходит, чтобы облокотиться на тот же ствол — чтобы голос не заглушался листопадом.  — Лайл вот говорит — стоит учитывать пожелания начальства, если вдруг хочешь оказаться на хорошем счету. Так что можешь считать, что я выслуживаюсь, — пауза, заполненная печальной песней облетающих листьев. — Я понимаю, что скорее всего сделал ошибку, аталия. Эллет из той категории людей, которых проще убить, если ты вдруг перешел им дорогу. В противном случае они однажды перейдут дорогу тебе. Опять. И Служба Закона едва ли удержит ее надолго — она устроит побег, очарует охрану или судью… Еще вероятнее, что с ней сведет знакомство наш поручитель, а нам так не хотелось его вмешивать, не так ли? Устранение было бы наилучшим вариантом, простейшим решением, как часто в подобных ситуациях. И я не могу сказать, что я не понимал этого. Даже в тот миг, когда заглянул в ее память — вместе с псигидрой. Но… Листопад шепчет что-то своё — напевает, в такт легким водоворотам листьев, танцам золотых нитей. О женщине, бьющейся в путах чёрной грязи. О плаче, о криках и мольбах… Листопад со смешком рассказывает, как это было бы просто — уйти не оборачиваясь, как всегда, и это даже не было бы убийством, потому что разве убийство, если ты просто не протянул кому-то руку? Листопад кружит и кружит, роща оплывает золотом, но Гриз слушает молчание там, за листопадом. Бывшего устранителя, который сам себе не может объяснить — почему он вдруг не смог. Уйти не оборачиваясь. Как всегда. Как раньше. И ей кажется, что она сможет улыбаться. Не сейчас, но… вечером, когда сотрутся следы от колец псигидры. Когда день-старичок похромает навстречу нарождающейся ночи. Она поднимает ладонь и легкомысленно ловит на неё листок — алый, как бабочка с загоревшимися в древней легенде крыльями.  — В конце концов, — произносит наконец Рихард, — может быть так, что эту задачу невозможно решить однозначно верным способом. Думаю, Эллет была слишком оптимистичной, когда полагала, что ей по силам любая формула. Очень вероятно, что существуют задачи, которые вообще невозможно решить — как мы с тобой, аталия. Выборы, когда нет вариантов, или бесконечность вариантов, или любой вариант обернется неблагоприятными последствиями. Листок срывается с ладони Гриз — уносится танцевать вместе с остальными. Изображать осеннюю бабочку, отлетевшую от стаи.  — И что нужно делать с такими задачами, по-твоему?  — Избегать всеми возможными силами. Хороший совет — жаль, для нее невыполнимый. Ходите прямыми тропами — избегайте развилок. Беритесь за простые задачи. Иначе однажды поймешь, что любое решение обернется для тебя клеткой. Только вот у Гриз никогда не получалось браться за простые задачи и ходить напрямик — всё сплошь там, где тропы ветвятся, и каждая над пропастью, и любое решение — может оказаться шагом в эту самую пропасть…  — Но если вдруг не выходит, — добавляет Нэйш, — приходится довольствоваться тем решением, которое кажется наиболее близким. Комфортным. После которого… остаешься собой. При условии, конечно, что вообще берёшься за решение. Так? Чужие пальцы на щеке, осторожно стирающие полоску грязи… Гриз кивает — так, конечно так, вглядываясь в погоню хищников-листьев за солнечными зайчиками. Есть задачи, которые не имеют однозначно правильного решения. Есть те, у которых решений нет вовсе — или так кажется, кто там знает. Тогда остается оставить всё как есть. Признаться, что не видишь вариантов. Ждать. Пока однажды всё не решится само собой или не запутается до такой степени, что решать станет бесполезно. Кто знает, может в этом иногда и есть самое лучшее решение. ТРИСИЯ ИСВЕНТ Перед глазами упорно колыхалась жидкая грязь — не желала отступать прочь, тащила… или нет, её тащили. Молодчики в форме законников — суровые, с твердыми пальцами, с металлическими голосами, и она в полузабытье пыталась отыскать ключ — решение к каждому, только по голосу. И цифры дрожали и расползались в стороны — будто мягкая, жирная плоть (омерзительно). К горлу подкатывала тошнота. Кажется, ее поили чем-то. Да, и она спрашивала — куда ее доставят, и когда предъявят обвинения, и кто будет вести следствие. Это было очень важно — для того, чтобы решить задачу. Законники — не в первый раз. У нее достаточно ресурсов — денег и знакомств… и наёмников. Она не попадет на Рифы. Так думалось в полудрёме, пока ее кружило в портале и несло через воды (памяти?), а она пыталась выровнять дыхание и знала, что выплывет. Всегда выплывает. Потом шаги и голоса стихли, и она почувствовала под собой что-то мягкое. Хотелось провалиться, уснуть. Но было нельзя. Нужно сначала подумать, как быть, когда во снах придёт — колышущиеся липкие кольца, и гнусная память… и мужчина, со скучающим видом глядящий сверху вниз. И его слова на прощание. С закрытыми глазами получалось размышлять, хотя еще подташнивало. Податься на запад после всего этого. Сменить имя, немного развеяться, попутешествовать… Может, на Вольные Пустоши? Из Союза Чистых не выжмешь многого, зато их разработки по оружию могли бы пригодиться. О мести думалось смутно и больше для успокоения. Тошнота отступала при мысли о руинах на месте питомника… или пепелище? И шкуры по стенам — очаровательные трофеи… Какая досада, госпожа Арделл, кажется, юных варгов некому больше учить. Вы же пророните хоть пару слезинок на могиле вашего верного песика? Огорчительно, да, что придется его убрать. Первым. Какой потенциал пропадает. Хотелось бы, конечно — сначала всех остальных, может, даже Далию Шеворт, чтобы он… ощутил. Но не после того, что она видела. И слышала при прощании. О, ей совсем не нужен взбесившийся Истинный варг, который может наворотить невесть чего. Так что первым будет он — а последней Арделл. Не сейчас: потом, позже. Сейчас — подумать, полежать… оценить ситуацию. Нужно попросить у тюремщиков воды — она вся в липких следах псигидры. Отвратительно. Трисия медленно приоткрывает глаза — вырывается из мутной, колышущейся пелены полузабытья. Странная камера: обои по стенам, ковёр на полу, невысокий диван, письменный стол. В высоком кресле прикорнул старик: по синему бархату разбросались седые кудри, скромная одежда… Эллет пытается сощуриться, присмотреться, но лицо ускользает, уплывает… оно кажется удлинённым и каким-то постным. Они что же, привели ей жреца Единого? Чтобы она покаялась? С губ невольно слетает слабый смех, и человек в кресле — он не задремал, он призадумался — быстро поднимает голову и поворачивается к ней. Приветственная улыбка как-то округляет лицо и делает его вдруг совсем мальчишеским, и Трисия видит, что глаза у человека ясные и озорные и вызывающе, слишком молодые. Волосы старика, лицо мужчины — и глаза лукавого юнца. Что за дурацкое видение, — хочется сказать Трисии. Потом она видит синий цветок в петлице. И трость с серебристой головой лисы — мужчина сжимает ее правой рукой, затянутой в перчатку. Так, что не рассмотреть Печати. Под ложечкой рождается мятный, щекочущий холодок. Она не любит нерешаемых задач. А перед ней сейчас…  — Добрый вечер, госпожа Исвент, — радушно приветствует ее Эвальд Шеннетский. –Вас устроит это имя, или вы другое предпочтете? Рад наконец познакомиться лично. Она поднимается с низкого дивана, непослушными пальцами пытается расправить платье, шарит взглядом по углам… в них затаилась темнота, а на улице сумерки.  — Вечер.  — Да, мое любимое время. И прекрасная погода. Может быть, чаю? Разговор будет долгим, а вы, должно быть, устали после вашего небольшого знакомства с псигидрой. Должен сказать, то, как вы обустроили всё в этом случае… впечатляло. Мои агенты чуть было не вмешались, когда посчитали, что господин Шеворт может серьезно пострадать. Впрочем, сразу же после этого им едва не пришлось вмешиваться, когда едва не пострадали вы, но в случаях с господином Шевортом такое не редкость, знаете ли. Не редкость — с ним, да… к горлу подкатывает мерзкий комок тошноты, голова еще кружится, и переменные не желают становиться на место. Хромой Министр — покровитель питомника, одна из причин, по которой она решила оставить Арделл в живых… Потенциально — наибольшая опасность.  — Ваши… агенты?  — Ну, не мог же я вас совсем без присмотра оставить, согласитесь. Зная, в какие сферы вы вторглись и с кем связались — будем уж совсем напрямик. Восхищаюсь вашей отвагой, правда — мне действительно было интересно, чем может закончиться ваше маленькое исследование на эту тему. А подстраховаться никогда не помешает: я опасался, что дело может кончиться вашей гибелью.  — Опа… сались? Никак не получается говорить связно. Мыслить связно. Выстроить всю картину. Или понять, какого у Шеннета цвета глаза — они настойчиво отливают синевой от цветка в петлице. Из-за этого вспоминается страшная, безграничная синь… в других глазах. Губы напротив губ — так близко. Шёлковый голос, в котором прячутся сухие, покалывающие льдинки.  — Советую быть очень осторожной в будущем, Эллет. Будет так неприятно, если я отберу у тебя то, что не стал забирать сегодня. Мне стоит уточнять — насколько далеко тебе нужно держаться от питомника, моей сестры и Гриз Арделл? И мерзкая грязь лезет под кожу оттуда, из памяти… и хочется прошептать: чёртов притворщик. Я наконец поняла. Ты же никогда не менялся. Нет разницы между прошлым и настоящим, старым и новым. Ты просто небрежно натянул слой новой кожи — поверх, как думаешь — Арделл это поймет рано или поздно?