Ковчег для варга (СИ)

Вот только прошлого это не отпугивает. Оно высовывается из-за каждого аккуратненького домика, лезет из-за цветастых занавесок. Гриз помнит свой первый визит сюда — она надеялась, что он будет последним. Помнит раскачивающихся, бормочущих людей. Крики: «Это же ты все во сне ко мне приходишь, убью-у-у!»  — Расскажешь, что за место? — спрашивает Гроски, которого дочь нежно душит якобы в приступе сумасшествия. Гриз передергивает плечами.  — Место для тех, о ком мы обычно забываем. Не у всех Дар развивается как нужно. Некоторые не могут его контролировать. Кто-то сходит с ума, по разным причинам.  — Гм! У нас на улице жил мужик с Даром Огня. Так бывало, к нему демоны заходили, после третьей бутылки.  — О том и речь. Искажения Дара. Термин придумал Йенд, основатель лечебницы. Бывает, сюда приходят те, кто по каким-то причинам потерял Дар. Или те, в ком он развивается в нечто опасное. И иногда…  — …иногда сюда сдают бесполезных, — светски вклинивается Рихард Нэйш. — «Пустые элементы» — те, кому не досталось Дара. Ты же знаешь, что кое-где их считают уродами? В детском блоке всегда было полно «пустышек». Их и тех, кого опасаются родители. С какой радости я вообще его с собой тащу, — думает Гриз устало. Ему оно надо меньше всех — возвращаться туда, где пробыл шесть лет, последний год — работником. Поэтому она останавливается на первом же перекрестке (аккуратные указатели возвещают, что вон там — лечебница, а вон там — центр города).  — Разделимся. Встреча в полдень на центральной площади. Я уже была в Л. Б. И. Д., схожу еще раз. Кани — отправляешься в местный зверинец, выяснять, что там со сбежавшим фениксом. Не спорить! В этой лечебнице тебя с порога заметут как пациента, что я Десмонду скажу?  — Что давно пора, — легкомысленно откликается Кани, но послушно упархивает вдаль по улочке.  — Лайл, побеседуй с местными кумушками. Здесь на квадратный ярд больше сплетников, чем где. Все об этой свадьбе, о Ааро Вуллете и его зверинце. Главное — как и когда он тут появился, почему власти разрешили, как его принимают в обществе… словом, все. Разрешаю заходить в пивную, — она раздумывает миг, — без фанатизма только там. Гроски немного оживляется, хотя и бурчит под нос, что в здешних пивных вряд ли подают что-нибудь, кроме молока.  — Рихард…  — Ну, что ты. Тебе ведь понадобится там кто-нибудь местный. Поверь, при мне они будут более разговорчивы. А мне интересно будет увидеть, что там изменилось за восемнадцать лет. Гриз пожимает плечами — ну, как хочешь. Они идут туда, где поднимается высокая, сплошная каменная ограда — чуть ли не выше городской стены. За оградой — сад под огромным, тускло блестящим магическим куполом, сад, где не шелохнется ни листика, где не поют ручьи, куда не залетают птицы… где кусты подстрижены, а цветы высажены в строгом, однообразном порядке. Полная изоляция от магии. Чтобы у тех, кто обитает здесь, было как можно меньше соблазнов воспользоваться своим искореженным Даром. На входе нужно предъявить письмо-запрос, но пропускают их сразу. К корпусам лечебницы, похожим на лепящиеся друг к другу соты, ведет белая дорожка, обсаженная сладко пахнущими нарциссами. Солнце вяло мигает сквозь плотный купол. Гриз идет молча, ей всегда тяжело там, где есть оковы и клетки, а Нэйш с чего-то разговорчив больше, чем обычно — словно задался целью провести ей экскурсию по прошлому месту своего обитания.  — Вон тот блок для буйных, видишь, аталия? Тот, зелёный. Туда дают доступ не всем, только опытным санитарам и сиделкам, обязательно мощным магам. Комнаты в основном одиночные, с артефактами на случай пожара или потопа… зависит от Дара пациента. Говорят, время от времени там случается что-нибудь со смертельными исходами. Впрочем, если больной безнадежен — в него просто каждый день вливают столько зелий, что он превращается в овощ, так надежнее. Детское отделение. Здесь, конечно, по-разному: смотря по тому, насколько ребенок опасен для себя и окружающих. «Пустышки» общаются со сверстниками, их допускают в игровую комнату, позволяют свободно выходить в сад. Для остальных доступ бывает ограничен: учеба и игра — в одиночку и под присмотром санитаров. Само лечение тоже разнится, к слову. Бывает, что несколько детей, равно не владеющих Даром, учатся вместе, и им это помогает. Бывают одиночные занятия. Если Дар, который нужно подавить, достаточно опасен. Кажется, он помнит здесь все: где какие окна, что подают на обед, во сколько уборка блоков, какие книги разрешены, а какие нет, «а вот здесь проводят обработку Печати, Дар становится слабее, если нет того, через что его проводят», «многие остаются здесь работать после выписки — оплата высокая, и вокруг привычная обстановка». Гриз хочется зажать уши, но она слушает. Временами задаёт вопросы.  — Почему здесь не обучают контролировать Дар? Почему — подавляют? Рихард жмет плечами, затянутыми в белую ткань.  — Насколько мне известно, Йенд… тот самый, который основал это место две сотни лет назад… полагал, что так дешевле и безопаснее. Его любимой метафорой было дерево: если росток начинает развиваться не так, как следует, можно, конечно, попытаться его выправить…, но кто даст гарантии, что с какого-то момента он не пойдет вкривь и вкось? Легче не дать ему вырасти. Давить в зародыше, как поступают с любой болезнью. Он хмыкает, делает мгновенное движение ладонью — в пальцах трепещет крыльями бабочка, крылья которой словно объяты пламенем.  — Аталия Арноро, — он сажает бабочку к ней в волосы. — Та самая*. Ты, кажется, сердишься на что-то? Бабочка перебирает лапками по волосам и никуда не торопится. Гриз борется с желанием стряхнуть ее и изо всех сил старается не сердиться. На того, кто так старательно давил в зародыше то, что дали ему при рождении, что едва не убил это окончательно. Он тогда не был Рихардом Нэйшем, — напоминает себе Гриз. Он был — Асти Шеворт, и его вечно запирали. Сначала — дома, после первого всплеска его легендарного Дара. Потом — здесь.