Ковчег Лит. Том 1

Третий день нашего делового предприятия выпал на понедельник. Людей было мало, Ксюня спала, положив голову мне на колени. Вдруг из-за стены дома, как будто по частям, выдвинулись углы седого каре, острый нос, один за другим оба глаза с гладкими полукруглыми веками. Анна Соломоновна Ключникова, наш классный руководитель. Я перестала моргать, ветер надул слезы.

Анна Соломоновна преподавала английский язык. Она приехала из Лондона.

Она называла учеников на вы.

— Василий! Ну почему «вэ бук»! Я вам повторяю, — говорила она, — это межзубный звук, межзубный! The book! The! Повторите!

— Вэ…

— The! Повторите! The! — Анна Соломоновна артикулировала и была похожа на змею, выбрасывающую вперед язык.

— Вэ…

Анна Соломоновна шептала:

— Шок…

Сильнейший шок случался, когда Василий описывал свое семейство словами «ай хэв э мавэ, э фавэ энд э бравэ». Анна Соломоновна ставила двойку, говорила тихо:

— Ноу пейн — ноу гейн.

— Это латынь, — хрипела мне на ухо Вьюшкина, она ходила на живопись в школу искусств.

— Что это значит? — шептала я.

— Смерть еретикам, — шептала Вьюшкина.

Вэ или не вэ — какая разница. У него есть брат. И у меня есть, он есть.

По иронии, именно Анна Соломоновна приобщит меня к чтению. В девятом классе будем обсуждать прочитанное за лето, я с чьей-то подсказки сообщу: «Анжелика и король».

— Как можно! — закричит, замашет руками. — Как можно! Тратить такое важное в вашей жизни время! На весь этот жуткий новодел!

Огнем взметнутся старые, незнакомые мне имена… Во мне затлеет злое любопытство… Так случится в будущем. А в то лето я только перешла в пятый, и Анна Соломоновна, как лезвие, прорезала пространство по направлению к нам.

Молниеносно вытряхнуть мелочь из бумажного стаканчика, метнуть в карман платья.

— Ксю! Ксю! Ключка идет! — Я трясла Ксюню.

Она села и оглянулась, потирая на щеке след моего нарядного волана. Наконец ей удалось сосредоточиться. Ключка смотрела в упор.

— Так-так!

Совсем не к месту — сцена из фильма: английский аристократ видит жену в чужих объятиях и холодно произносит: «Well, well…»

— Ну и почем кактусы?

— Тридцать копеек! — мастер внезапных скидок, я уронила цену впятеро.

— Тридцать копеек? Пусть ваши родители позвонят мне сегодня, — сказала Анна Соломоновна и удалилась.

Разливался хищный закат. Идти домой было страшно. Старушки жалели нас, набили нам карманы стручками гороха.

— Мама, тебе надо позвонить Анне Соломоновне. Мы продавали кактусы, ну, ты знаешь. Она что-то хочет тебе сказать, но мы ничего такого не делали…

— Какие еще кактусы? Кто продавал кактусы?

— Ну я давно тебе говорила.

— Какие кактусы? Ты ничего не говорила!

Страшного разговора не произошло, я не была наказана. Но стало ясно: с торговлей покончено.

— «Из них же вырастут спекулянтки!» — на следующий день Ксюня, кривляясь, изображала Ключку у себя на кухне, прислонив к уху огурец: «Алло! Алло! Они сидят там среди торгашей, среди ящиков!»

— Влетело? — я с нажимом гладила кошку.

— Т‐т-та! — отмахнулась Ксюня. — Папа сказал: «А может, у них малое предприятие? Может, у них кооператив?» — Она захохотала. — Сегодня пойдем?

— Не могу. Запретили.

Чернозем из-под дивана пришлось высыпать.

Вскоре после этого Ксюнин папа ответил на телефонный звонок. Интересовались каким-то зоопарком, уточняли время, называли домашний адрес. Ксюнин папа положил трубку и позвал нас обеих на чашку чая. Он сказал, что мы уже большие и разумные. Домашний зоопарк — это очень опасно. Прийти может кто угодно. Взрослых дома нет.

Папа был прав. Чай был выпит, зефир съеден, зоопарк закрыт. Свои объявления с деревьев, столбов и стендов «Информация микрорайона Ясенево» мы были вынуждены снять.

* * *

Осенью Ксюня разбила бутылку с лошадкой и купила розовый берет из ангоры. Заморозки были ранними. Все время хотелось есть. Мы пахли дымом костров, у которых грелись.

С нами гулял Винокуров по прозвищу Винная Курица. Худенький, цыплястый, он был острижен под машинку, подмывало почесать ладонь о его шершавый затылок. Снизу волосы встречались в стрелочку, по шее бежал пушок. Он брал у мамы деньги, покупал живых карпов и выпускал их в Битцевские пруды.

«Отход! Идет куриный пароход!» — орала я в толпе школьной раздевалки, распихивая всех и пропуская его вперед.

— А ведь люди всегда немного летают над землей, — сказал он мне однажды. Он имел в виду, что ботинок никогда по-настоящему не сможет коснуться земли, как ни приближайся: всегда останется крохотное расстояние. С ним можно было идти на дело.

Ксюня не хотела брать его, но втроем было безопаснее.

У метро был бахчевой базар. Арбузы и дыни лежали в брезентовом загоне, часть была доверчиво выложена на асфальт.

— Будем брать арбуз или дыню? — спросила я.

— Будем брать арбуз, — ответила Ксюня. Арбузы были крупные, вытянутые. Около весов стояла табличка «Слат-кие Астрахань».

Ксюня взяла на себя самый опасный участок — отираться около арбузника и отвлечь его, если надо.

Седой, обернутый в пуховый платок арбузник сидел на раскладном табурете перед полосатым курганом. Я следила за обстановкой. Продавцов было несколько, кто-то еще из них мог появиться в любой момент.