Ковчег Лит. Том 1

Курица начал медленно откатывать ногой. Темнело, тяжелый арбуз скользил по подмороженному тротуару. Нужно было незаметно подкатить его к автобусной остановке, смешаться с людьми. Я задумалась — а действительно, я как будто повисла над землей, и каждый из нас висит, и арбуз.

Я постаралась встать так, чтобы заслонить Курицу от арбузника. Мимо шли люди. Вдруг метнулся силуэт в дутой куртке, мелькнул у самых его ног, исчез с арбузом в отъезжающем автобусе… Хлопнули двери.

— Идиот! — заорала я хриплым шепотом, оттаскивая Курицу за рукав. — Ты что? Не видел?!

— Видел, — прошептал он рассеянно. — Видел, понимаешь? Он видел, как я его качу. Сделал вид, что не заметил.

Мы остановились, обернулись. Вольные некошеные травы полегли, покрылись инеем. Старый арбузник сидел в профиль. Белая борода дрожала на ветру.

— Ладно, гуляем втроем, — сказала Ксюня.

Мы выкопали из-под рябины наши деньги, очистили от земли. Я не возражала.

Не нужна мне больше белая коробка. Не было у мамы никого в Краснодаре. Ни родственников, ни знакомых — не было и нет. Да и города такого — Краснодар — нет и не было никогда.

Хлеб стоил 16 копеек, но нам продали за 15. Мы определили код по полированным кнопкам замка. Выбрали высокий этаж без пепельниц, с чистой батареей.

Мы ломали белый хлеб, он был мягким, на отрыве слеплялся.

На месте «Кваса» уже была «Звукозапись», за окном билась музыка. Краем закатного неба что-то красное, убегающее навсегда прощалось с нами.

Я вспомнила, как мы с мамой едем на электричке в Краснодар, и контролер в синей фуражке улыбается нам. И еще вспомнила: в Ясеневе построили метро, мы с Ксюней прятались в пустом вагоне и уезжали в депо — подтягиваться на поручнях, валяться на диванах, мигал свет, машинисты вяло и нецензурно перекидывались по громкой связи. Мы просили у прохожих пять копеек на проезд, и нам всегда давали.

Молчок

Мусю привела бабушка. В тот день мы играли за девятым домом. Туда часто выносили чьи-то вещи — пластмассовые бусы, квадратно заломанные платья. Почти все растащили старшие, нам досталось несколько рулонов ткани. Мы еще не придумали, что с ней делать, просто разматывали и веяли по ветру.

— Девочки, это Лилия! — У Мусиной бабушки тряслась голова, вся она качалась, зыбилась, как наши ткани на ветру. — Примите ее в вашу компанию.

Они держались за руки, обе низенькие, тонкие. Бабушка — гнутая, искаженная, как небрежно истрепанная газета, и маленькая внучка с прозрачной капроновой ленточкой в волосах. За ними волоклась кособокая кошка. Ее прибило дверью, она кривила шею. Мусей звали кошку, но кличка прилипла к Лиле.

Здесь, в Пущине, у меня тоже была кличка: Молчок. Молчок — серый бочок. Я приезжала каждое лето московским автобусом. В августе родители увозили меня в Рыбачье. На море я начинала говорить. После моря — снова десяток слов в день, только если спросят. «Зациклена на чем-то… Расстройство аутического спектра… Нужен узкий специалист…» Белый рукав, острый стержень, скрипскрип по бумаге.

* * *

После обеда вышли гулять. Командовала Алла. В кармане платья она носила маникюрную пилочку. Она была старше всех, но не была ничьей сестрой, просто гуляла с младшими. Она изображала прохожих, знакомых, а особенно нас. Получалось похоже. Меня ей как-то удавалось показать именно какой я была: высокой, напряженной. Алла долго молчала, глядела в сторону, руки прямые, сжаты в кулаки. Вдруг взвизгивала: «Не бейте кусты, они живые!» Все хохотали.

Мусю не прогоняли, но никто не разговаривал с ней по-настоящему.

Ведь ее бабушка заискивала перед нами, лишь бы взяли.

Алла затрясла головой, скрючила пальцы:

— Де-е-евочки, примите в вашу компанию кошечку Му-у-усю…

Муся кинулась на нее. Они схватили друг друга за плечи и закружились. Остановились отдышаться, и тут одна из наших — рыжая, по прозвищу Кукла — подскочила к Мусе сзади и дала пинка. Все засмеялись. Алла стала нарочно держать Мусю, а Кукла сзади била ногой.

Муся выкрутилась и укусила.

— Ах ты! — Алла пыталась стрясти ее, наконец оттолкнула, на ее красивой руке остался пунктирный овал.

Я пихнула передних, схватила Мусю за рукав и быстрым шагом повела прочь. Я тащила и тащила ее, а в другой руке мотались ткани.

Шли молча. Я почувствовала, что все еще веду ее, и сбросила девочку с себя, как будто это не я, а она ко мне прицепилась. Остановились. Я отскочила — чуть не наступила на дохлого голубя, изломанного, как будто вывернутого наружу. Я стояла и смотрела.

Валялись перья. Я стояла и смотрела.

— Хочешь, покажу тебе, где кошки спят? — вдруг спросила Муся.

На поляне было тихо, ветер дул далеко.

— Здесь их много, — прошептала она. — Лежат под деревьями. Она раздвинула стеклянную траву, внутри спала круглая кошка. Мы наклонились, дымчатый пух дрогнул от нашего дыхания.

Муся быстро схватила кошку. Та зашипела, забарахталась. Муся прижала ее к животу, стала гладить.

— Держи.

Я взяла.

Мы заворачивали кошку в ткань, будто младенца. Качали на руках, передавали друг другу, катали в старой коляске.

* * *