Ковчег огня

— Служившие предохранительным барьером, чтобы те ребята, которым поручали носить Ковчег, не получили по заднице, — образно, хотя и не слишком почтительно заметила Эди.

— И все-таки подобные несчастья случались сплошь и рядом. Есть рассказы о том, что, несмотря на все меры предосторожности, носильщиков Ковчега буквально подбрасывало в воздух, и кое-кто при этом погибал на месте. — Кэдмон показал на свой схематичный рисунок: — А теперь представь себе, что крылья херувимов были закреплены на кожаных петлях, приклеенных битумом, что позволяло им хлопать вверх и вниз. Накопленный электрический заряд не только производил видимые на глаз искры, он вырабатывал мощные электромагнитные импульсы, подобные радиоволнам, обнаруженным Герцем. Заряженный, Ковчег в любой точке земного шара притягивал бы молнии; кроме того, это сопровождалось бы заметным на слух треском статического электричества.

— Похожим на то, что издает радио при плохой настройке на станцию.

— Совершенно верно. А на слух древних израильтян, этот «треск» казался голосом Бога. Внимательное прочтение Ветхого Завета доказывает, что Ковчег Завета не был непонятной вещью в себе. Наоборот, он был спроектирован и изготовлен Моисеем.

Эди уставилась на набросок, словно увидев Ковчег Завета в новом, тревожном свете.

— Но есть целый легион истинных верующих, тех, кто не согласится с тобой.

Понимая, что она говорит правду, Кэдмон устало кивнул. Он был слишком хорошо знаком с теми, кто не прислушивается ни к каким доводам.

В нескольких футах впереди щетки стеклоочистителя гипнотически ходили из стороны в сторону, словно метроном. Кэдмон отчаянно заморгал, борясь с соблазнительным желанием закрыть глаза. Во время трансатлантического перелета ему удалось лишь немного вздремнуть.

Вдалеке виднелись деревушки золотисто-медового цвета и бескрайние пастбища Оксфордшира. Здесь также добывался известняк, который доставлялся в Оксфорд, где из него возводились некоторые из самых потрясающих архитектурных сооружений средневековой Англии.

Мимо мокрым расплывчатым пятном проплывал пейзаж, и такими же были воспоминания Кэдмона. Нескладным восемнадцатилетним пареньком он отправился на автобусе в Оксфорд, один, поскольку отец был занят и не смог его проводить. По мере того как автобус приближался к городу, юного Кэдмона захлестывали чувства, от тревоги и возбуждения до стыда, вызванного отцовским безразличием. И вдруг совершенно внезапно эти переворачивающие душу чувства сменились взрывом восторженного ликования, вызванного осознанием того, что он приехал в самый знаменитый университетский городок во всем мире.

Прекрасный город с мечтательными остроконечными шпилями.

— Ты говорил, что учился в Оксфорде, — заметила Эди, и Кэдмон подумал, не умеет ли она читать чужие мысли. — Для тебя это будет вроде возвращения домой после долгой разлуки, да?

— Едва ли, — пробормотал он, не желая раскрывать свое запятнанное университетское прошлое. Отчасти потому, что Эди все равно скоро сама все узнает.

Подобно большинству выпускников, Кэдмон потратил два года на предварительные исследования, после чего засел в своей комнате в общежитии и начал писать диссертацию. «Манифест», как в шутку называл он ее, представлял собой доскональное изучение влияния египетского мистицизма на рыцарей-тамплиеров. Однако, к ужасу Кэдмона, декан исторического факультета Королевского колледжа прилюдно отверг тему диссертации, обозвав ее «глупым вздором», который мог родиться только под воздействием опиума, подобно поэзии Уильяма Блейка.[27]

Подобная язвительная критика была равносильна поцелую смерти.

Кэдмон бежал из Оксфорда поджав хвост.

И вот, по иронии судьбы, он снова направлялся в этот знаменитый город, где прошла его юность. Наверное, боги хохотали, злорадно потирая руки.

Кэдмон рассеянно подумал, что сказала бы Эди, если бы он сообщил ей, что Моисей и рыцари-тамплиеры были посвящены в один и тот же таинственный древнеегипетский культ? Он прикусил губу, сдерживая усмешку, убежденный в том, что его предположения будут встречены поднятыми бровями и остроумным замечанием. Если честно, ему доставляли наслаждение их словесные перепалки. Хотя Эди могла ударить больно, ее ум был открыт для нового.

Кэдмону хотелось надеяться, что сэр Кеннет Кэмпбелл-Браун также окажется свободным от предрассудков, в противном случае поездка в Оксфорд окажется напрасной.

Пока Эди смотрела в окно автобуса, Кэдмон разглядывал ее. Прямые брови определенно придавали его спутнице серьезное выражение, которое никак не вязалось с ее буйным, живым характером. Как и мягкие губы, и бледная гладкая кожа красавиц Викторианской эпохи. При самой первой встрече с Эди Миллер Кэдмон нашел в ее внешности странное сочетание дорафаэлевской красоты и своенравного модернизма.

Он непроизвольно поднял руку, обхватив пальцами подбородок Эди, и медленно повернул ее лицо к себе. Она удивленно раскрыла глаза и рот.