— Что ж, это объясняет твои молниеносные рефлексы, — заметила она, спокойно принимая это признание. — Вчера я была воистину поражена тем, как какой-то книжный червь с легкостью сохранил выдержку под пулями. Больше того, в Национальной галерее была пара моментов, когда ты, казалось, был на седьмом небе от счастья.
— Поверь мне, тут ты ошибаешься, — возразил Кэдмон, стремясь убедить Эди в обратном.
— Неважно, получаешь ли ты наслаждение от такого рода деятельности или нет, я все равно хочу отправиться с тобой.
Что-то в карих глазах Эди Миллер захватило Кэдмона, не желая выпускать. Он прекрасно понимал, что даже если они расплатятся за билеты на самолет наличными, это не помешает Макфарлейну узнать, куда они направляются. А когда ему удастся получить списки пассажиров, он быстро выяснит, что они вылетели в Хитроу, и они снова окажутся в опасности.
— «Дождь проливается перьями», — обратив взор к небу, заметил Кэдмон, отзываясь о ледяном дожде, перешедшем в мягкий снегопад. — Должен признать, мысль эта неоригинальна. Это сравнение первым выдал греческий историк Геродот около двух тысяч четырехсот лет назад.
— На это отвечу тебе вот чем: «Дождь проливается людьми». Группа «Прогноз погоды» в зените эпохи диско.
Кэдмон вздохнул, в очередной раз подумав, какая же они действительно странная пара.
— Похоже, наши судьбы сплелись друг с другом, — наконец сказал он, капитулируя перед просьбой Эди сопровождать его.
Какое-то время он молча смотрел на нее. Ему показалось, что он разглядел мелькнувшую у нее в глазах тревогу, которая никак не вязалась с ее обычной задиристостью, и догадался, что суровая внешность Эди Миллер подобна золотой фольге. Прочной на вид, но тонкой, словно паутина.
— Знаешь, Кэдмон, я не совсем понимаю повестку дня. Ты собираешься помешать Макфарлейну найти Ковчег или намереваешься опередить его в этой гонке?
Рассудив, что лучше не давать искренний ответ, Кэдмон сказал:
— Пока что нам нужно сосредоточить усилия на том, чтобы не дать Макфарлейну найти Ковчег.
— Согласна. Если Ковчег, как ты утверждаешь, действительно является оружием массового поражения, не очень хорошо, что его так настойчиво разыскивает бывший военный.
— Также тревожно то, что Макфарлейн, похоже, не стеснен в средствах. Щедрыми выплатами он создал разветвленную сеть связи и снабжения.
— То есть, другими словами, нам предстоит поединок Давида с Голиафом.
Кэдмон молчал, не желая напоминать о том, что у Давида по крайней мере была праща.
Глава 31
Будучи человеком военным, Стэнфорд Макфарлейн понимал, что на горизонте маячит новое сражение. Еще один шанс разгромить врага.
Урок, усвоенный в окопах Панамы, Боснии, Кувейта. И, разумеется, Бейрута.
Говорили, что именно там он нашел религию. Сам Макфарлейн предпочитал думать, что там начались его отношения с Всевышним.
Ему до сих пор являлся в страшных кошмарах тот кровавый октябрьский день, когда террорист-смертник разом лишил жизни двести сорок одного морского пехотинца, взорвав грузовик-водовоз с цистерной, набитой динамитом.
Поразительно, Макфарлейн уцелел при взрыве, однако его соседу по койке не повезло.
Оглядываясь назад, полковник с отчетливостью оставшегося в живых понимал, что та террористическая атака явилась первым знаком приближающегося Конца света.
Лживая жена Хелен ушла от него меньше чем через год после того, как он нашел путь к Богу, обвинив в жестоком обращении. На самом деле он за девять лет супружеской жизни ее и пальцем не тронул — хотя во время бракоразводного процесса ему очень хотелось голыми руками свернуть ей шею.
Судья, мягкотелый либерал левацкого толка, отдал Хелен опеку над сыном Кастисом, Стэнфорду было разрешено видеться с ним только по выходным. Опасаясь, что Кастис вырастет маменькиным сынком, он позаботился о том, чтобы тот поступил в корпус подготовки офицеров запаса, еще учась в школе. Подергав за нужные ниточки, Макфарлейн добился для Кастиса места в военно-морской академии в Аннаполисе. Хелен обвиняла его в том, что он насильно заставил сына пойти служить в морскую пехоту, но сам Стэнфорд не сомневался в том, что поступил правильно: в морской пехоте из Кастиса сделали настоящего мужчину.
Кто или что затем превратило его в жалкого труса, оставалось и по сей день черной тайной.