Ковчег огня

После чего убийца побежал не за ним, а за ней. Господи, как же Кэдмону хотелось ее придушить!

— Подобно раскаявшемуся вору, распятому рядом с нашим Спасителем, ты бегаешь быстро. Но это не означает, что ты приняла мудрое и взвешенное решение, — строго отчитал он Эди, будучи не в том настроении, чтобы прощать. И тут же, с ужасом ожидая ее ответа, спросил: — Он тебе не сделал больно?

— Ну, я не стану говорить, что убийца учинил насилие над моей личностью, но кое-какие вольности он себе позволил.

— Ублюдок!

— Но ничего страшного не произошло, поверь мне. Если не считать разбитой губы, со мной все в порядке.

Пристально посмотрев в карие глаза Эди Миллер, Кэдмон увидел испуганного, беззащитного ребенка, каким она когда-то была, и с трудом подавил желание привлечь ее к себе, опасаясь сказать что-нибудь бесконечно глупое.

Судя по всему не терзаясь подобными сомнениями, Эди перебралась к нему, едва удержавшись на ногах, когда грузовик резко повернул налево. Кэдмон успел ухватить дверь за низ, не давая ей распахнуться, а свободную руку протянул к Эди, беря ее за подбородок.

— Здесь холодно, — пожаловалась она, подсаживаясь к нему поближе.

Кэдмон нежно провел большим пальцем по распухшей губе.

— Слава богу, с тобой все в порядке.

— И что теперь?

— О том, чтобы воспользоваться каким-либо видом общественного транспорта, не может быть и речи, поскольку люди Макфарлейна, вне всякого сомнения, наблюдают за железнодорожным вокзалом и автобусной станцией. Следовательно, нам нужно оставаться в кузове грузовика до тех пор, пока мы благополучно не покинем Оксфорд. Будем надеяться, нам удастся найти какого-нибудь водителя, который сжалится над нами и отвезет в Лондон.

— Быть может, нам следует известить власти?

— Мы все равно не сможем привлечь злодея к ответу. А если учесть разгром, учиненный тобой в торговом центре, как только ты обратишься в полицию, тебе придется две недельки погостить за решеткой.

— Так что же нам остается?

— Трепыхаться подобно двум…

— Гусям, — перебила его Эди, глядя на ощипанные тушки, качающиеся под потолком.

— Я хотел сказать, подобно двум выброшенным на берег макрелям, но, полагаю, сравнение с парой перепуганных гусей тоже подойдет.

— Нет. Я имею в виду первую строчку четвертого четверостишия. — Схватив сумку, Эди расстегнула молнию и достала сложенный листок с переводом последнего катрена. — Вот она, — сказала она, читая вслух: «Верный гусь скорбно оплакал всех мертвых». Помнишь, я рассказывала тебе, что как-то написала реферат о жене из Бата из «Кентерберийских рассказов» Чосера?

Кэдмон кивнул, гадая, куда попадет этот снаряд.

— Так вот, качающиеся над головой гуси напомнили мне о строчке из пролога к этому рассказу. Напоминаю, с тех пор прошло больше десяти лет, так что я обойдусь с Чосером вольно, но он написал что-то вроде: «Ни один серый гусь, плавающий в этом озере, как видите, не останется без пары». На самом деле основной мыслью моего реферата было то, что женщины в Средние века были обязаны выходить замуж. Или уходить в монастырь. У них были только эти два пути.

— И к чему ты клонишь? — озадаченно поднял брови Кэдмон.

— Я просто вспомнила, что в средневековой литературе под словом «гусыня» всегда подразумевалась верная жена. Вчера ты сказал, что гусь был символом бдительности. И ты прав. Кто в Средние века мог сравниться бдительностью с верной женой? Подозреваю, никто даже не рассматривал вероятность того, что четверостишия были написаны миссис Гален Годмерсхэмской, Филиппой, тем самым «верным гусем». — Скрестив руки на груди, Эди картинно закатила глаза. — Мужской шовинизм в самом его ярком проявлении.

— Признаю, что твоя теория относительно Филиппы открывает широкие возможности. Однако…

— Подумай хорошенько, Кэдмон. Ну, как мог восьмидесятипятилетний старик спрятать тяжелый золотой сундук? Готова поспорить, что последним пожеланием умирающего Галена была настойчивая просьба к своей молодой жене спрятать драгоценный сундук от мародеров, наводнивших страну во время эпидемии. Сэр Кеннет сказал, что все жители Годмерсхэма умерли от чумы.

— Все, кроме Филиппы, — задумчиво пробормотал Кэдмон, чувствуя, как предположение Эди начинает становиться все более вероятным. — И после смерти мужа Филиппа спрятала золотой сундук где-то в церкви Святого мученика Лаврентия.

— На самом деле на этот счет у меня тоже есть одна теория, — возразила Эди, снова удивляя его.

— Красота и ум. Я просто околдован.

Эди игриво хлопнула его по руке.

— Эй, ты забыл упомянуть храбрость. — Затем снова стала серьезной. — Я начинаю думать, что мы истолковали слова о мученике совершенно неправильно.

— Я так понимаю, ты имеешь в виду третью строчку последнего четверостишия?

— Верно. Слова «но если человек с преданным сердцем ищет святого блаженного мученика» не имеют отношения к святому мученику Лаврентию. По крайней мере, я так не думаю. Полагаю, они опять-таки относятся к гусю.

— Не понимаю, куда ты клонишь? — Кэдмон не был обременен излишним самолюбием. Ему было все равно, кто дошел до истины: главное, ее нужно найти.