Ковчег-Питер

Он знал, что теперь его не смутит странная невежливость отдельных прихожан. Он не к прихожанам приходит в церковь. Если и к прихожанам тоже – то за терпением, братством и кротостью. Как хорошо это терпение в церкви по отношению к ревностно молящемуся, который отвлекается от своей молитвы, чтобы зыркнуть на тебя с укором: вот пришел в собор, а не читаешь вместе со всеми вслух ни «Символ веры», ни «Отче наш»! Неужели трудно заучить? Пальчиков, действительно, иногда терялся и забывал давно известные слова, не мог поспеть в церкви за людьми, у которых священные тексты отскакивали от зубов. Пальчикову было неловко перед ревностными верующими: он никак не мог приучить себя к поясным поклонам и коленопреклонениям. Пальчикову было неловко, что он по своему усмотрению пользуется предоставленной православием свободой.

Пальчиков помнил, как однажды для преодоления своего пьянства он по рекомендации какого-то знакомого отправился в церковь к старенькому батюшке Иоанну. Пальчикову сказали, что именно отцу Иоанну удается отваживать людей от спиртного. Он пришел, когда в церкви уже томился народ. Церковь была церковкой, церквушкой, маленькой. Пальчиков поинтересовался у женщины в лавке, к кому ему обратиться по вопросу против пьянства – так он казенно и как бы насмешливо выразился. Продавщица показала на высокого бородача, только что вошедшего в храм: «Вот, к дьякону». Дьякон еще не облачился в рясу, был в клетчатой рубашке, застегнутой на все пуговицы, до горла. Дьякон выглядел суровым и подвижным. Он несся вдоль стен церкви и целовал иконы. Чтобы достать висевшие высоко, он вставал на табуретку. Видимо, поцелуями он здоровался с иконами, здоровался с церковью. Пальчиков объяснил ему свое дело. Еще несколько беспокойных посетителей объяснили то же самое. Дьякон записал в тетрадь фамилии и имена, собрал деньги с грешников-пьяниц и велел подходить по одному за соответствующей бумагой минут через десять к узкой дверце поодаль от алтаря.

Появился старец Иоанн, белый, растрепанный, в очках с толстыми линзами. Образовался почтительный коридор. Женщины завздыхали, неразборчиво запричитали, батюшка радостно благословлял. Очки у батюшки сползали с носа, и он их то и дело водружал на место. Батюшку под руки вели два крупных мужика, еще один шел сзади. Один прокладывал путь. Вид мужиков был странный, какой-то бандитский: сильные шеи, насупленные взоры, кожаные куртки. Вероятно, прошлое у них было спортивным и криминальным, а теперь они почему-то подвизались при церкви охранниками, а при батюшке помощниками.

В церкви было светло и солнечно, как на летней веранде дачного домика, в разных углах продавались православные газеты и аудиозаписи. Пальчиков не любил православные газеты: в них больше было от газет, чем от православия. Аудио – Осипова, Кураева, отца Даниила Сысоева – он иногда слушал «ВКонтакте».

Батюшка с помощниками скрылся за дверцей у алтаря. Через несколько минут раздраженный Пальчиков тоже открыл эту дверь. Он очутился в сумеречной каморке с неким возвышением. Внизу за маленьким столиком сидел суровый дьякон. На помосте был батюшка Иоанн с двумя крепышами-помощниками. Один помощник считал денежные купюры, другой, улыбаясь, показывал отцу Иоанну бутылку красного вина, видимо, купленного для причастия. А отец Иоанн кивал ему головой. Отец Иоанн заметил Пальчикова и словно смутился. Батюшка видел, что Пальчиков смотрит на деньги в руках помощника. Помощник с бутылкой задернул шторку, и Пальчиков мог наблюдать теперь только за суровым дьяконом. Казалось, сквозь шторку нельзя было не только никого увидеть, но и ничего расслышать. Пальчикову показалось, что дьякон ничуть не был расстроен вторжением неизвестного мужчины в служебное помещение. Дьякон спросил Пальчикова, как того фамилия, и уже со смягченным лицом подал ему бумагу. На четвертинке листа было выведено, что Пальчикову с этого дня целый год запрещалось прикасаться к алкоголю.

Службу вел моложавый батюшка, с густыми, невероятно промытыми и словно взбитыми, словно слегка подкрашенными волосами. Его борода была толстой, холеной, как-то по-особому, для пухлости, причесанной. Какой-то шик был в этом батюшке! Его взгляды были исполнены какой-то отсроченной истомы, как у респектабельного и педантичного модника.

Народ в церкви знал друг друга. Каждый, казалось, стоял на своем любимом месте, и Пальчикову даже пришлось отодвинуться на шаг назад, чтобы уступить место крохотной бабушке, которая словно украдкой, но методично теснила Пальчикова, пока не встала туда, куда хотела. Пальчиков почувствовал, что после этого она запела тоньше и яснее, согласно с другими. Казалось, даже она вздохнула с облегчением.

Иногда на Пальчикова оценивающе поглядывал респектабельный батюшка. Когда он вполне уразумел, что собой представляет Пальчиков, он начал смотреть на него как на других – машинально, печально, забывчиво.