Ковчег-Питер

В конце службы Пальчиков увидел отца Иоанна. Отец Иоанн произносил проповедь. Он стоял один, без помощников. Пальчикову казалось, что отец Иоанн не спускает с него глаз. Пальчикову нравилось, как говорил и как смотрел отец Иоанн. Пальчикову казалось, что у отца Иоанна был вид виноватого человека. Пальчиков был уверен, что такой вид у отца Иоанна был всегда. Он всегда выглядел перед кем-то виноватым. Но сегодня отец Иоанн казался виноватым именно перед ним, перед новым незнакомцем, перед Пальчиковым. И сегодня у отца Иоанна был вид не без вины виноватого, а словно по-настоящему виноватого. Кажется, глаза отца Иоанна говорили Пальчикову: «Нет-нет, это не то, что вы думаете». Кажется, он оправдывался перед Пальчиковым за деньги, которые тот видел в комнатке у алтаря, и за бутылку с церковным вином, и за черствый, будто зэковский, облик своих прислужников. Кажется, он хотел сказать Пальчикову: «Нет-нет, это не то, что вы думаете. Это хорошие, нужные для церкви деньги, это нужное вино, для богослужения, это хорошие помощники, христиане». Пальчикову хотелось спросить у отца Иоанна: «Тогда почему у ваших помощников явно бандитская внешность? Если они теперь не бандиты, если теперь они изменились, переродились, воцерковились, то почему не преобразились их лица, глаза, осанка?» Пальчиков боялся, что его подозрения станут явными для отца Иоанна, – подозрения, что уголовники приставлены к отцу Иоанну не как охранники, а как надсмотрщики, что они спекулируют на церкви, что обдирают церковь. Пальчиков боялся своими домыслами, лежащими тенью на лице, опечалить сердце отца Иоанна. Отец Иоанн был похож на другого отца Иоанна – Крестьянкина.

Пальчикову казалось, что суровый дьякон теперь поглядывал в его сторону союзнически, словно говорил: «А вы что думаете, я ведь и иконы перецеловываю каждый божий день, словно чищу их от этой грязи, от этих помощничков, от дурных людей в храме».

Ближе к причастию народ в церкви начал переминаться с ноги на ногу, придвигаться к алтарю. Пальчиков пошел на выход. Он увидел, что его побег перед причастием заметил отец Иоанн. Пальчикову мнилось, что отец Иоанн приговаривал уходившему: «Ничего, ничего, не переживай, потом причастишься, сегодня тебе не надо, сегодня не то получится, сегодня иди со спокойной душой». Пальчиков чувствовал, что этот прощальный, оправдательный взгляд отца Иоанна теперь для него, для Пальчикова, был полезнее причастия. Словно отец Иоанн ему сказал: «Ты не смотри на людей, ты учись верить сам. А в церковь приходи. Приходи, когда сможешь. В церкви тебе будет хорошо, вот увидишь. И не пей, не пей этот год».

Пальчиков шел по улице обрадованный и благодарный отцу Иоанну. Вспоминал его понятливые, добрые глаза. Таких мягких глаз, ясности которых не мешали даже слезы, Пальчиков ни у кого не видел.

23. Дюков

Иргизов поручил Пальчикову выпуск рекламного буклета.

Пальчиков вспомнил о Дюкове. У Дюкова была собственная типография, и он названивал Пальчикову все чаще и чаще, предлагал свои услуги. Видимо, бизнес у Дюкова угасал или уже угас. Пальчикову хотелось надежного подрядчика, но и Дюкову хотелось помочь. Дюков был шутником. Но шутливость Дюкова перемежалась лирическими отступлениями, что и придавало веселому дюковскому нраву внушающую доверие законченность.

Пальчиков вспомнил, что любимым словечком у Дюкова была «хиромантия». «Хиромантией» он называл то или иное блюдо, погоду, одежду, местность и даже собственную печатную продукцию. Когда люди удивлялись его лексическим кривляниям, он пояснял: «Но не называть же это порнографией. На порнографию сие не тянет. А вот хиромантией – самый раз».

У Пальчикова оставались сомнения: обращаться ли к Дюкову. Одно дело – весельчак на вечеринке, и другое – когда ему заказ доверяешь. С обаятельного приятеля разве можно спросить? С человека, с которым вам было так смешно? Пальчикова настораживала праздность Дюкова. Но что-то тянуло именно к Дюкову. Пальчиков вспоминал дюковскую внезапную хандру – признак дельного человека. Хотя, быть может, и не хандра это вовсе была, а банальный похмельный синдром. Сквозь тоску у Дюкова просвечивала сосредоточенность. Пальчиков помнил, как Дюков рассказывал о том, как он обычно стрижется. Посидев в кабаке, он идет стричься, потому что запах хорошего виски подчеркивает новизну прически. На следующее утро, опять под мухой, он является в тот же парикмахерский салон и просит освежить себя легкими движениями ножниц. «Вы же вчера стриглись», – говорят ему. «Ну что вам, жалко?» Пальчиков думал, что Дюков чудит безысходно.