Ковчег-Питер

– Самое паршивое, что не осталось никого, позвать некого, – сокрушался он. – Сашка – бич бичом, соплей перешибешь. Степку? Они вызвали меня на стрелу, я позвал Степку. А он, сам знаешь, тоже бухает – худой как скелет. Приехали. Их четверо было, лет по 20–25. Пехота! Степку сразу нахлобучили. Меня не трогали – разговаривали только. Пушку, твари, вытащили. Я стою, думаю – я же тебя, черт поганый, с пушкой твоей с первого удара вырублю. Русский если бьет – уже не встанешь. Ну, второго за ним, третьего – справлюсь. А дальше че? Скажут старшим. И завалят тебя у подъезда следующей ночью. Бегать же от них не будешь вечно или в другой город переезжать. Рядом с ногой выстрелили, уроды, – пугнули. Я стоял как стоял: «И че?» В общем, проглотил, ничего не ответил. Понимаешь, вот это самое обидное, что ничего не ответил…

Скобелев слыл в городе за бойца. И таким и был: серьезный человек. Но тянуть с долгом не стал, пусть и с процентами – такие правила. Это подстегнуло процесс продажи квартиры. С кредиторами расплатился. Сестре купил студию в новостройке в Абакане. Себе снял однокомнатную в Кызыле, и еще гараж, где складировал контрафактный алкоголь, на нелегальную продажу которого перешел в последнее время.

Я заикался, будучи еще в Петербурге:

– На фига алкоголь? У тебя же у самого из-за него батя…

Он обрывал:

– Думал об этом тоже! Но подумал – и выбросил из головы. Особого выбора нет, не вижу вариантов.

Из Петербурга я писал ему жизнеутверждающие сообщения на телефон. Вроде – «Собрался на рыбалку на озеро», или «Снова начал бегать в парке и тягать гирю», или «Сегодня – театр, завтра – концерт!»

Этими словами из своего большого города мне хотелось подбодрить друга, одарить пылом новизны. Показать, что жизнь состоит из разных цветов, и вот – все они на ладони, нужно только захотеть. Например – чего стоит купить билеты на самолет и сгонять впервые с сыном в Петербург (деньги у него водились). Я знал, что Скобелев идет по одной колее, не сворачивая в сторону, я стремился показать ему, что есть и другие дорожки.

Отсюда, из Кызыла, я увидел, что слова мои были пошлы и неуместны. Как патетическое воззвание, отправленное на фронт в разгар военных действий. Не до разных цветов было в Кызыле. По крайней мере, Скобелеву.

Мы сидели с ним вечер за вечером за бутылкой «контрафактного» коньяка под тусклой лампой его кухни и впервые никуда не бежали, не подталкивали друг друга, не провоцировали, впервые веселились через силу. И впервые в жизни он не наведался ко мне в гости, не поздоровался с родителями. И я впервые его не позвал. И не позвали они.

Что-то с хрустом переломилось в Туве в последнее время. Люди балансировали на краю, пытаясь сохранить равновесие, одной ногой стоя на тверди, другой мотая в бездне.

Кто-то, не удерживаясь, проваливался.

Мне почему-то казалось, что, какие бы ни были волны, такие, как Сашка, всегда будут стоять. Вот он – высокий, элегантный, с кудрявой шевелюрой, идет небрежной походкой по Кызылу, и тувинские девушки и пацаны смотрят на него, нездешнего, с удивлением и восхищением. В разные годы он проявлял себя в разных амплуа. Поэта-гитариста. Подающего надежды юриста. Преподавателя в университете.

Когда я приезжал в студенческие годы из Красноярска, первым делом я заходил к нему – автобус прибывал в Кызыл в пять утра и остановку делал аккурат возле Сашкиного дома. Какие-то 15 лет назад подобные ночные визиты были обычным делом. На полке в комнате Сашки лежали стопочкой мои письма.

Почему Сашка опустился? Я пенял на Скобелева – его влияние: пили всегда вместе, но крепкий Скобелев умел выкарабкиваться наружу, а Сашка – нет, и не сумел. Скобелев винил самого Сашку – несамостоятельного и малодушного, как показала жизнь. А также его маму – добрая и отзывчивая, она чересчур пеклась о Сашечке: чуть что – он к ней, а она выручать. Сам Сашка ни с того ни с сего во всех своих бедах обвинил отца, якобы тот, уйдя из семьи много лет назад, лишил его – сына – опоры, и эта трагедия с тех пор изъедала его изнутри, он, отец, во всем виноват!

– Да и делать, честно говоря, больше в Кызыле нечего, Серега, – говорил мне Скобелев. – Забава тут только одна – водка.

Так или иначе, друг наш остался без работы, потом снова без работы. Его то и дело видели среди бела дня в самых разных концах города – оборванного, шатающегося, сшибающего копейки на бутылочку, если повезет – спирта, если нет – боярышника. Гражданская жена родила ему сына, и временами счастливого папашу заставали на улице пьяного в обнимку с закутанным в одеяло малышом.

«Сашка ночью на такси с маленьким сыном заезжал, – с тревогой сообщала мне мать по телефону. – Денег срочно занимал…»

Тогда же он начал воровать, вряд ли отдавая себе отчет, что творит. Воровал у родных, у друзей, у того же Скобелева.

«Бухаем втроем вместе с моим батей, вдруг Саша исчезает, а вместе с ним пропадают деньги и телефон».

В это же время он стал бегать. Срывался, невменяемый, с места и бегал по городу, ночью, в поисках чего-то. Или спасаясь от чего-то…