Ковчег XXI

Угрюмый остров Валаам стегнул колокола.

Тоска с лазурью пополам над явью потекла.

Над отчужденностью камней, над соснами, травой,

мускулатурою корней, моею головой.

Густая, медленная медь сумела втолковать

о том, что вечна только смерть, которой наплевать

на всякий тут житейский сор и мелкие дела.

Что есть лишь Ладога. Простор. Покой. Колокола.

В пути

Ни счастья ни горя, ни сраму ни славы…

Года убывают во мглу, как составы,

грохочут на стыках оглохшие дни,

за ними вечерние слепнут огни.

Пространство и время склоняют к смиренью.

Но стоит повеять лукавой сиренью, —

кусты и как будто пустые дома

луна восходящая сводит с ума.

Сияние сонное в щели сочится.

Ничто не случилось и вряд ли случится.

Лишь сердце выскальзывает из оков

навстречу теченью ночных облаков.

Бессонная вечность устало струится.

И хочется жить и к чему-то стремиться,

коль тянутся к небу и тополь, и клен

и лунной пыльцою весь мир опылен.

Грустит на перроне помятая слава,

Бросается марш под колеса состава,

и стык ощущает безудержный ход:

еще… И еще… И еще один год.

Душа и тело

Решит затюканное тело не знать, не видеть ни шиша.

Скажи, ты этого хотела, иезуитская душа?

Оно, блаженное, знавало угар сиреневых ветвей,

пьянящий запах сеновала и благовоние церквей.

Гнусавил дух неугомонный о муке вечной за грехи.

А непокорные гормоны гоняли плоть, как пастухи.

В тоске ли, радости, обиде ль, я жил, волнуясь и греша…

Свою повинную обитель прости, надменная душа!

На галерах

Созвучия в речах ищу повсюду – в молве друзей и ругани

врагов.

Невольник я, закованный в посуду, плывущую в моря без

берегов.

Галерник я, спина блестит от пота, мозолями фиксирую

весло.

Поэзия не праздник, но работа, соленое от пота ремесло.

В стихах важны сочувствие и мера. И точность,

и раскованность нужны.

Я каторжник, и движется галера,

поскольку группы мышц напряжены.

Да, где б я ни был, – в Ялте и Казани, – в пустой истоме

и в пылу хлопот,

поэзия, ты служба наказаний, прораб угрюмый

каторжных работ.

Не ведаю ни отдыха, ни сна я. И знаю: как приспичит

умирать,

со мной полягут книжка записная и школьная,

что в клеточку, тетрадь.

На курорт