Ковен озера Шамплейн

Коул опустил глаза вниз и бегло себя осмотрел. В накрахмаленной рубашке с красной бабочкой-канзаши, строгих брюках в вертикальную полоску, шелковом жилете и подтяжках он походил на элегантного джентльмена двадцатых годов. Образ идеально дополняла бронзовая цепочка, выглядывающая из специального часового кармашка: к ней Коул прицепил свое любимое зеркальце.

Единственное, что выбивалось из общей картины, – кудри Коула, против которых был бессилен даже гель для укладки. В полумраке коридора его карие глаза в обрамлении длинных ресниц напоминали два горящих угля. Мне даже приходилось несколько раз останавливаться посреди коридора, чтобы наклонить Коула к себе за бабочку и поцеловать. Он был слишком хорош, чтобы я могла устоять!

Когда мы наконец-то дошли до обеденного зала, то обнаружили, что все уже готово. Вдоль стола, от края до края, разросся йольский венок: сосновые шишки и алая брусника на «подушке» из зеленого плюща и падуба. Посередине стояли три белые спиральные свечи, горящие голубым пламенем, но не плавящиеся. Посуда из розентальского фарфора, что показывалась из серванта лишь по Великим праздникам, и красные сатиновые салфетки с золотой вышивкой в виде пуансетии. Семь плетеных стульев и еще один во главе – я с содроганием догадалась, что он предназначается для меня, Верховной. В фужерах из дартингтонского хрусталя уже плескалось пряное вино, а в воздухе висел плотный запах кардамона и гвоздики. Мой взгляд тут же прилип к центральному блюду – запеченному гусю в медово-апельсиновой глазури размером с арбуз, а затем жадно прошелся по булочкам с тмином, салатам и рисовому рулету. Мысль, что в холодильнике нас еще поджидает и шоколадный торт для Морган, окончательно добила меня. Желудок протяжно заурчал.

– Da Yule, – поприветствовала меня и Коула Тюльпана – единственная, кто еще не сел за стол. Даже Диего каким-то образом удалось опередить нас и прийти раньше. – Вы, как всегда, последние. Уже начинать пора!

– Да-да, не кипятись!

Миновав рассерженную Тюльпану, я на полусогнутых прошла до конца стола. По правую руку от меня устроился раскрасневшийся Коул, а по левую – Морган, светящаяся от восторга.

– Ну что, выспалась? – спросила Зои заговорщицким шепотом, перегнувшись ко мне через стол: ее место было как раз между Морган и Сэмом, только закончившим готовить и выносить блюда, а оттого развалившимся на стуле, не чувствуя ног от усталости.

Я зыркнула на довольную Зои исподлобья, но благодарно кивнула. Затем, набрав в легкие побольше воздуха, я обвела взглядом каждого члена своего ковена и только тогда заметила, что все молчат и смотрят на меня. Это было одновременно и тяжким долгом, и сакральной честью – встать со стула, выпрямиться во весь рост и, взяв одну из белых свечей с центра стола, повести ею над головой.

– Свет идет от старого Солнца, но старое Солнце умирает. Тепло покидает тела богов, как покидает нашу обитель, но в мире нет ничего, что длилось бы вечно. Даже смерть однажды кончается. Скоро Солнце вернется, а вместе с ним вернется и надежда. Но сначала… пусть придет тьма. Да будет так!

– Да будет так! – вторили мне Коул, Морган, Зои, Диего, Тюльпана, Исаак и даже Сэм, внимая моим словам с такой сердечной преданностью, с какой внимает своей Верховной лишь ее истинный ковен.

Я поднесла свечу к губам и выдохнула. Она потухла, а вместе с ней потухли и все огни в доме. Даже очаг. Даже люстры. Даже сами звезды над Шамплейн.

Никто не шелохнулся. Казалось, воцарившаяся тьма проглотила и звуки: виниловая пластинка Синатры в холле застыла, как и стрелки всех часов. Мои же друзья затаили дыхание. Затаила его и я. Ровно двенадцать секунд царствует абсолютная ночь. Она несет в себе очищение. Смирение. Принятие. Ночь всегда неизбежна… Хочешь увидеть утро – переживи ее.

Один, два, три…

– Солнце за тьмой, солнце за зимой. Вернись к нам! Golau, – шепнула я йольскому духу, закончив отсчет, и огонь вернулся с удвоенной силой. Все вокруг вспыхнуло так ярко, что ослепило: Диего прикрыл глаза рукой, едва не опрокинув графин с клюквенным пуншем. Погруженный во тьму, особняк будто испустил последний дух, но затем воскрес и воссиял, как Король Дуба накануне каждого зимнего солнцестояния.

Голубое пламя свечей покраснело и поднялось так высоко, что чуть не подпалило нагнувшемуся Сэму брови. Я вернула свою свечу в центр стола и села, берясь за приборы.

– Счастливого Йоля, – улыбнулась я всем. – А тебя, Морган, с днем рождения!

И обеденный зал наполнился голосами, звоном вилок и смехом.

Закатав рукава, Диего беззастенчиво схватился за самую сочную гусиную ножку и вывалил на тарелку полмиски жареной кукурузы. Тюльпана брезгливо сморщила нос, глядя, как он пачкает рот в чесночном масле, а затем элегантно умяла несколько булочек с тмином. Пока Исаак четвертовал филе утки ножичком, под его стулом скулил Бакс, выпрашивая угощение. Пожертвованный кусочек мяса уже спустя пять минут вывалился из дыры в его брюхе на пол, и, позеленев, Исаак решил впредь не вестись на жалобные глаза – все равно без толку.