Ковен озера Шамплейн

Объяснять, что в голодовке Коула виновата отнюдь не передозировка зельем, а просроченный сэндвич, было невозможно. Я пялилась на Гидеона, пытаясь поверить, что уникальный дар Коула был вовсе не уникален: все это время Гидеон знал, кто я такая.

– Оставь моего брата в покое, Одри! – прошептал он. – У тебя всего один шанс. Ты сию же минуту поднимешься наверх, заберешь свой рюкзак и, ничего не объясняя, уедешь отсюда к чертям собачьим. Ты больше никогда не появишься в жизни Коула. Мы поняли друг друга?

– Лично я понял тебя предельно ясно, братец.

Я бы поперхнулась, если бы не помнила о лезвии ножа под горлом. Гидеон повернулся, и я взглядом последовала за ним: Коул стоял в дверях. Смерив ледяным взглядом кухонное оружие брата, мешающее мне двигаться, он спокойно приказал:

– Положи на стол.

Гидеон поджал губы, но подчинился: рука с ножом опустилась, и меня накрыло ватной волной облегчения. Кинув нож на грязную разделочную доску, он отошел от меня и недовольно посмотрел на Коула.

– Так ты знаешь, – понял он, и Коул кивнул.

– Я знаю больше, чем ты думаешь. Может быть, знаю даже больше тебя самого.

– Ох, ну это ты уже перегнул палку. Знать, что твоя новая подружка ведьма, – не то же самое, что…

– Я знаю о ковенах, культах, мессах, демонах, – перебил его Коул, закатив глаза, и их перебранка вдруг напомнила мне спор двух школьников, меряющихся оценками по алгебре. – О ритуалах, заклятиях, проклятых – волках и бессмертных. Я даже подозреваю о существовании фейри…

Гидеон хмыкнул, и я была готова поспорить, что он пытался скрыть изумление и даже кое-что больше… Разочарование.

– Откуда?.. Ты ведь говорил, что работаешь детективом, – процедил Гидеон, и в его голосе назревала целая буря, которую он едва сдерживал, стискивая кулаки до белых костяшек.

– Так и есть.

– Да ну?! Ты должен был просто заполнять кипы отчетов и защищать людей! – не выдержал Гидеон, взорвавшись криком. – А чем же ты занимаешься на самом деле?!

– Я и защищаю их! – воскликнул Коул в ответ. – От всего! Не только от наркомана с перочинным ножиком в подворотне, но и от того, что живет в тени.

– Ты должен был…

– Не смей говорить мне, что я должен! – рявкнул Коул, и даже я, все еще немая и парализованная, дернулась одновременно с Гидеоном от его неистовой ярости. – Если я могу кому-то помочь – я помогаю. Это и значит защищать! Я не виноват, раз вижу то, чего другие не видят, и поэтому могу предотвратить то, что никогда в жизни не предотвратит кто-то другой. Вижу не педофила, а низшего инкуба, крадущегося за ребенком… Вижу, что прячется в окне дома пожилого сантехника, который должен умереть сразу же, как пересечет порог собственного дома. Я вижу! – Коул почти ударил себя по груди, и я увидела, какими завораживающими могут быть его тигриные глаза, когда блестят от слез. – И ты их тоже видишь! Теперь я знаю. Почему ты врал мне, Гидеон?!

Гидеон задохнулся от горечи, заполнившей рот вместо слюны и слов, и пристыженно опустил глаза. Коул почти плакал, стоя напротив, а я смогла лишь запрятаться в угол кухни и вытянуть руки по швам, хотя они и тянулись к его кудрявым волосам в утешительном жесте. Я не имела никакого отношения к этой семье. Поэтому все, на что имела право сейчас, – молчаливо наблюдать, пока Коул кричал, не успокаиваясь:

– Столько лет… Столько лет мы врали друг другу! Зачем? Почему? Смотри мне в глаза, Гидеон!

– Я заботился о тебе, – прошептал он спокойно, хотя дрожь и сотрясала его спину. – Я хотел, чтобы ты жил нормальной жизнью.

– Нормальной жизнью?! Да я же аутист! Я априори не способен вести нормальную жизнь! Представь, если бы у меня не было нашего дара, благодаря которому я сумел найти свое место в жизни… Как много ты знаешь подобных мне, кто пригодился современному обществу? Таких, кто тоже болен…

– Не говори так…

– Синдром Аспергера – это болезнь, Гидеон. Признай ты уже, наконец, что мы с тобой непохожи!

– Ты не болен! – закричал Гидеон, не стерпев давления Коула, и голос его сорвался. Карие глаза широко распахнулись в смятении от услышанного: – Нет у тебя никакого Аспергера! Ты охотник. То, что ты считаешь аутизмом, – это инстинкт!

Тишиной, что повисла на кухне, можно было заколачивать гвозди. Тяжелая, душная, она придавила меня, и я осела на край стола, переводя дыхание, потому что услышанное ударило под дых не только Коулу. Ведьма никогда не должна слышать такие слова, а если она их вдруг слышит, должна бежать со всех ног, не оглядываясь.

– Сколько у меня ресниц? – вдруг спросил Гидеон серьезно, и Коул выпалил быстрее, чем я успела посмотреть на его веки:

– Двести три.

Гидеон удовлетворенно кивнул.

– А у тебя двести девятнадцать.

– К чему ты это вообще? – едва слышно сказал Коул, охрипнув.