Ковпак

— От чертяка, Попов вез меня… Едем ночью Словутским лесом. Дорога разбитая, сани кидает. В одном месте сани ударились о дерево, и я выпал. А Попов: «Но!» и «Но!», назад и не взглянет. Кричать несподручно. Добро, что сзади были подводы, подобрали. Попов проехал километра два и лишь тогда заметил, что командира на санях нет! Поднял тревогу: «Командира загубив!»

…Бывали моменты, когда старик задумывался над вопросом, обычно не беспокоившим его: какова же арифметическая сумма всего сделанного его людьми за время войны? И каждый раз отбрасывал эту мысль: «Будет время — будет и точный подсчет». А пока Ковпак вел счет — и строгий притом! — всему, что прислала ему Москва. И не только тому, без чего на войне вообще невозможно, — оружию, боеприпасам, продуктам, одежде. Он размышлял о том, что не подсчитаешь предметно, не взвесишь, — о моральной стороне дела. Старик думал о Родине, о ничем и никем не заменимой силе самого факта: Родина живет, борется, ничего не жалеет ни для фронта главного, ни для фронта второго — партизанского. Дед отлично знал, что тяготы огромные, невыразимые несет народ в тылу, на Большой земле, что изобилие всего, засылаемого во вражеский тыл партизанам, добыто ценой лишений, выпавших тем, чьими руками оно изготовлено, и прежде всего — женщинам, подросткам, старикам, заменившим ушедших на фронт мужчин. А потому Сидор Артемьевич с величайшим, трепетным, священным уважением относился ко всему присланному Москвой, того же требовал и от партизан.

…А война идет. Люди гибнут. Никого не потерял отряд на последних дерзких операциях, но все же трех бойцов похоронил: скончались от ран, полученных в лельчицком бою, комсомолки Маруся Медведь и Тамара Литвиненко, умер от болезни ветеран отряда Прохор Васильевич Толстой… В санчасти не все благополучно, врач докладывает, что не хватает медикаментов, инструментов, перевязочных материалов и, главное, квалифицированных сестер.

Выслушав, Ковпак спрашивает:

— У тебя все?

— Вроде бы так…

— Тогда слушай, что скажу. Положение, ясное дело, незавидное. Все понимаю. Сейчас начнем думать, как быть. Можешь идти.

То же самое повторяется, когда Ковпаку сообщают, что боеприпасы на исходе. Он снова молча выслушивает, затем коротко резюмирует:

— Понял, начнем думать…

«Думать» на его языке означает «делать». Он и принимается немедленно за дело: изыскивает возможность помочь санчасти, наводит порядок в расходовании боеприпасов.

Между тем гитлеровцы, оправившись после сарненского потрясения, перешли к активным действиям против партизан. 22 декабря пять батальонов войск СС и жандармерии с двух сторон повели наступление на Глушкевичи. Ожесточенный бой длился день и ночь, после чего Ковпак принял решение оторваться от противника. Все дороги были перекрыты, в селе Бухча, избранном как место прорыва, также оказалось до батальона немцев. Фактически (включая ночной марш) партизаны не выходили из боя третьи сутки. И все же в 20-часовом сражении за Бухчу, когда пришлось брать штурмом каждый дом, они разгромили вражеский гарнизон. Гитлеровцы потеряли убитыми до двухсот солдат и офицеров.

Нужно сказать, что к цифрам вражеских потерь, сообщаемым ему командирами батальонов и рот, Ковпак относился очень строго. По свидетельству Вершигоры, «Ковпак всегда боролся против дутых цифр. Он всегда, если только представлялась возможность, проверял эти данные разведкой. Он знал, за кем из командиров водится скверная страстишка преувеличивать. Поэтому часто в рапортах, не имея точных данных, он делал скидку на увлекающуюся натуру командира. Кроме того, он лично опрашивал бойцов, проверяя таким образом сообщенные ему цифры.

Зайдет к бойцам, поговорит с ними, а потом вызовет… командира… и тихонько ему скажет:

— Вот ты тут рапорт написал. Забери его назад. И никогда больше так не пиши.

Если командир начнет доказывать, Дед свирепеет и орет:

— Вот не люблю брехни! Бойцы только что мне рассказывали. Вот там у тебя было трое убитых, там вы взяли пулемет, там столько-то винтовок. Чего же ты пишешь? Чего же ты брешешь? Кого ты обманываешь?»

Но иногда Дед в таких случаях не орал, а спокойно, ни к кому бы вроде конкретно не обращаясь, высказывал такое:

— Охотник, убив воробья, говорит, что убил фазана, хотясь на уток, что перебил лебедей, если одного зайца подстрелит, скажет, что не меньше четырех…

«Охотник» сидел, обычно потупив голову, и мысленно благодарил Деда, что тот хоть не назвал его при всех по имени.

В этом трехдневном бою серьезные потери понесло и соединение: пятнадцать партизан было убито, свыше сорока ранено, в том числе комбат Кудрявский, помощник Базымы по разведке Горкунов, командир конного взвода Михаил Федоренко.

И снова склонились над картой Ковпак, Руднев, Базыма. Забираются в глухую глушь, в дебри Полесья, ищут медвежьи углы, куда немцу век не добраться. И нашли — село Ляховичи близ Князь-озера, а ныне озера Червонного. Утонуло оно вместе с селом в кольце непроходимых лесов и болот. Кроме самих местных, никто сюда не проберется.

Дед острием карандаша касается чуть заметной точки на карте:

— Годится, Семен?