Козацкие могилы. Повесть о пути

— Потом атамана обсела целая куча ляхов, и он упал, да и не поднялся больше. А наших всё меньше и меньше. Смотрю, уж один только Левков побратим Микита остался, тоже из нашего села парубок. Забрался на челн и никого не подпускает, а шляхта с берега в него палит да пиками тянется, — но он ещё держится, хоть и раненный дважды в голову, и никак не сдаётся, наклоняется да отмахивается косой на длинном древке. Мне, тетушка, даже лестно стало, что он такой крепкий, — но тут подкрался позади к челну здоровущий шляхтич и такою ж косой достал-таки его со спины. Глянула я — а у Микиты из перерезанной шеи кровь хлещет струёю, зашатался он, как тот кряжистый дуб, и упал навзничь в воду, раскрывши смерти объятия. Вот тогда уже никого не осталося!

Настя вся содрогнулась, как в жестокой лихорадке, и зашлась в беззвучном плаче. Женка осторожно опустила её голову на подушку и лёгкой рукою ласково прикрыла глаза. Постепенно девушка успокоилась и задышала ровнее, а хозяйка молча любовалась на неё: иссиня-чёрные косы разметались по полуобнаженным грудям, колыхавшимся под сорочкой вместе целомудрием и грехом, густые вии-ресницы трепетали, пряча глаза от чужого взора, — недаром, видать, выслал её атаман с поля боя, потеряв за то целого казака.

…На другой день солнце уже поднялось в зенит, когда Настя проснулась и встала. Хотела сперва одеться, но не нашла своего старого платья и потихоньку вышла из хаты в чём была. На дворе оглянулась кругом отрешённо и вдруг залюбовалась: пели дневные пташки, слабо веял ветерок, шумел густой бор, где-то вдалеке куковала неутомимая зозуля-кукушка, а ближнее дерево хлопотливо долбил работяга-дятел. Вот он, блеснув перистыми подкрылками, перелетел на другой ствол и стал что-то по-хозяйски рассматривать в коре; а полянка вокруг хаты вся цвела и зеленела — матёрый лес прочно укутал её от недоброго глаза в своих крепких объятиях.

Настя пошла по стёжке, которая была ещё холодна и сыра после ночи. По бокам ворсистым ковром раскинулась широкая луговина, сплошь покрытая сочной травою; искрясь отражённым сиянием солнца, поверхность её усеяли росы-самоцветы, переливавшиеся цветами радуги в утреннем блеске. Настя восхищённо вглядывалась в них, как будто бы видела впервые в жизни.

В конце тропинки приветно журчал ручеёк, приведший её к невеликой горушке, около которой пробился источник, чьи струи были столь чисты и прозрачны, что граница между воздушной и водной поверхностями словно исчезла вовсе; а на самом дне, устланном белым песком, будто живые нити, играли ключи. Настя опустилась на колени, чтобы напиться, да так и плюхнулась всем лицом о воду. «Чтоб тебе!» — вырвалось у неё ненароком, и тут она впервые после боя усмехнулась, а с ней вместе, тоже как бы веселясь, заволновалась ключевая влага. Рядом таким же безпечным смехом отозвался кто-то третий — Настя испуганно оглянулась мокрым лицом и увидала хозяйку хутора, исподволь наблюдавшую за нею.

— Вот так-так: напилась, да разом и умылась, — улыбнулась она. — А что это ты, дивчина, щеголяешь в одной сорочке?

Настя смешалась и покраснела, позабывши про свою лёгкую одёжу, споро осмотрела окрестность — не видел ли кто её безпечного промаха; но вокруг не было другой живой души, кроме разве дятла, который вновь перепорхнул со ствола на ствол.

— Я, тетушка, платья своего не могла сыскать.

— Да я же тебе свое положила рядом на соломе, — а твой казачий убор запрятала в сухой колодец: не ровен час недруг набредёт…

— Разве и сюда могут ляхи пробраться?

— Нет, сюда и тропинки в этот год травой заросли, но всё-таки — бережёного Бог бережет. Сами-то мы ходим до села по особым приметам. Вот и твоего Левка моя невестка повела туда коней добывать, а с ними пошел ещё тот казак, что после вас прибился, — и как раз говорил, что по окрестным лесам рыщут шляхтичи, выискивая беглых. Он тоже сперва шёл вдвоём, ну и наскочили прямо на конный дозор. Этот парубок догадался сразу в кусты сигануть, да тотчас на дуб взобрался, — а товарищ его как дурной заяц побег по дороге. Они его, конечно, быстро нагнали, а он когда увидал, что попался, со всего маху влетел в дуб головой, так что темя расселось, — не хотел опять идти на панов горбатиться. Ляхи только руками развели, всё дивились. А как они отъехали, он поховал мёртвого, да и подался вперёд наугад лесом — и вот к нам приплелся такой изголодавшийся, что от ветру клонился, почти неделю одними ягодами да заячьим щавелем жил… Пойдем, горемыка моя, ты же ведь тоже почитай третий день постишься, хоть я тебя сонную и поила с ложки молоком.

Стол в хате был застлан тонким полотном, расшитым узорами по краю.

«Прямо как у нас», — подумалось Насте.

— Поешь немного, дивчинка, вот жаркое с картошкой запечённое, да ещё испей молока со свежей пшеничною палянычкой. Только сразу чересчур наедаться не след, худо сделается, — как же ты похудела, бедная, смотри, глаза прямо провалились.

— Чего тут странного, тетушка, там под Берестечком такое творилось, что не до красивого лица было. А наши-то давно уж в село отправились?