Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица

Не отстала старая цыганка, мать Марьянина, от нашей Ярины и в Париже, где у неё духовником уже был отец Игнатий Романюк, в Париже, куда завела её доля, и в Амстердаме, где вершители её судьбы уже имели умысел девушку выгодно продать, то бишь выдать замуж за одного голландского негоцианта.

18

Купец тот, Ван Дорн, один из богатейших в мире людей, за несколько лет до того, после разгрома Нидерландов могучим флотом Англии, лишившись разбойного доступа в далёкие азиатские страны, завёл было торговые дела с Польшею, однако в намерении пробраться и далее, на Восток и на Юг, в Кафу, Персию, Армению, в Индию, в Сирию, в Египет, куда удобнейшие пути пролегали через Украину, — лелея далёкие планы, уже получил Ван Дорн от польского короля обещание: дёшево продать голландцу на вечные времена украинские земли по Днепру.

Совсем уж собравшись переселиться в купленный у Польши древний Киев, господин Ван Дорн, один из тех немногих голландцев, кои сохранили верность римскому престолу и не переметнулись от католической церкви в мятежный кальвинизм или реформатство, дожидался почтенный негоциант, пока гетман Гордий Пыхатый, выполняя веление Рима, не приберёт к рукам вольнолюбивую Украину, на веки вечные отторгнув её от братской Москвы.

Давненько уже сидя в Варшаве и дожидаясь желанного часа, господин Ван Дорн задумал жениться на взращенной для него в католических монастырях красавице украиночке Кармеле, с коей он имел намерение познакомиться сперва по портрету, щедрым Дорновым банком заказанному в Амстердаме самому Рембрандту ван Рейну…

Да не всё складывалось так, как то было надобно дальновидным политикам Ватикана, коим не терпелось, заграбастав Украину, возместить ограблением новых земель величайшие потери и убытки, причинённые Ватикану протестантизмом, который отколол от римской церкви тьму-тьмущую людей в нескольких странах Европы.

Однако захват Украины стал к тому времени не столь простым делом.

Гремела уже по свету слава Запорожья.

Стояла за Украиной и Москва.

Да и под унию простой украинский люд неохотно шёл, — чем ближе к Москве, тем меньше было униатов.

А тут и наречённую Ван Дорна выкрали вероломные католики-славяне (чехи, хорваты и гуцул), помогли ей бежать среди бела дня из дома католического бискупа в Амстердаме, препроводили на небольшой английский корабль, который предерзко зашёл в голландский порт, невзирая на войну с Нидерландами, и Кармелы в Европе не стало, хоть и недолго, правда, оставались ватиканские ищейки в неведении о её судьбе: не прошло и месяца, как они уже учуяли на Украине её след, затем что времени зря не теряли.

После всего, что ей довелось пережить, панне Ярине бы теперь беречься, но её, как говорится, чёрт под бок толкал: хотелось надышаться свободою, — и панна не слушалась ни дяди своего, озабоченного теперь войной, ни здравого смысла, ни страшного опыта жизни, и вот сейчас бродила по лесу, куда ей, понятное дело, без надёжной охраны так опрометчиво соваться не следовало.

Может, была она в последние дни столь безрассудна ещё и потому, что не знала, куда себя девать после той шальной ночи, когда целовалась и обнималась с тем дерзилой, с тем лыцарем, который наутро и жизнь ей спас, — и она лютовала, на себя гневалась, и казнила себя, и кляла, и замирала в недоуменье и восторге, ведь было то первое мужское касание, столь желанное и столь страшное, что дивчина даже вскрикнула в тот миг, когда впервые всем существом почуяла рядом его напряжённое парубоцкое тело.

Вот и нынче она, шальное сердце, беспокойная душа, места себе не находя, рыскала с девчатами по болотам, границы города и Долины оберегая, и сердилась на себя и на него, сердилась на весь мир, забывая про опасность, что могла таиться под любым кустом бузины.

Завидев в небе трёх воронов, кон летели от Мирослава на ту сторону войны, Ярина Подолянка схватила лук и, натянув тетиву, спросила у подруги:

— Которого?

— Среднего, — отвечала дивчина. — То главный выведчик.

Ярина спустила тетиву.

И ворон, что летел средним, стал падать.

19

Усевшись под старым клёном — подкрепиться и малость передохнуть, девчата из городской стражи тихонько беседовали про то, что не таланит им, что худо охраняют они родной город и Долину, что всему племени девичьему стыдоба и позор, коли и нынче не исполнят своей обязанности, не поймают хоть одного, хоть поганенького какого лазутчика; говорили и про начатые Мамаем да Иваненко поиски кладов, и про наскоки однокрыловцев, и про всё, что ни творилось в городе Мирославе в последние дни, но опять и опять возвращались к тому, что досаждало всего больнее, к пролазам и соглядатаям, к тем неведомым лазейкам и продушинам, коими они то и дело прокрадывались в город.

— Они же не глупее нас! — нежданно отозвался с вершины клена, под коим отдыхали девчата, чей-то весьма знакомый голос. — Они тоже через болото ходят! — и девчата, вскочив на ноги, увидели на дереве цехмистра мирославских нищих, деда Варфоломея Копыстку, который, стоя на толстом суку, глядел в ту сторону, куда только что пролетели три ворона.