Козельск - Могу-болгусун (СИ)

джагуну на переносицу, брызги от него угодили в раскосые глаза, он перестал

махать саблей и машинально потянулся рукой к лицу. Вятка бросил нож

снизу,стараясь попасть под голый подбородок нехристя, под которым находился

только ремень от шлема, услышал, как лезвие разрубило его и как проткнуло

хрящи горла, пробив их до шейных позвонков. Сотник смачно икнул, затем

сблевал сгустком крови и стал осаживаться на основание юрты, закатывая глаза

и цепенея телом, из крепких пальцев вывалилась рукоятка сабли, которой он

так хорошо владел. Тысяцкий перевел дыхание, затем смахнул ладонью с бровей

заливавший глаза пот, чувствуя, как нервное напряжение упруго перекатилось в

ноги, заставив их дернуться несколько раз к ряду. Он не захотел входить в

юрту, чтобы убедиться, что там никого не осталось, он понял, что срубил

воина, равных которому в ордынском войске были единицы. А вокруг

передвигались будто по воздуху призрачные тени, они гибко наклонялись, сливаясь с ночью, и снова головы с плечами маячили на фоне темно-синего неба

с островами облаков, не стоявших на месте. И нужно было идти вперед, чтобы

относиться к врагу с еще большим презрением за его телесную и духовную

слабость, а значит, с большей ненавистью, от которой зрел в груди звериный

рык.

Вятка пропустил сквозь зубы свистящий звук, полный отвращения, и

собрался отходить от юрты джагуна, когда к нему неслышно приблизилась

Улябиха. Она отерла рукавом фофудьи лезвие ножа и негромко сказала: – Вятка, там к тебе гонец от Прокуды, его сюда привел княжий отрок, оставленный нами стражником на краю становища поганых.

– Где он? – сипло отозвался тысяцкий, бросая еще раз огненный взгляд на

мертвого мунгалина, едва не лишившего его жизни.

– Надымка, спеши к нам, – шепотом окликнула баба кого-то. Из ночной мглы вырос невысокий юнец без шапки и подплыл будто по воде к

юрте, возле которой стоял Вятка, в руках у него поблескивал ордынский кривой

нож.

– Тысяцкий, сотник Прокуда велел спросить, его ратникам соединяться с

твоими воями, или каждый отряд должен выйти к взводному мосту своей

дорогой? – скороговоркой зачастил он. – Мы управились с кучкой нехристей

перед рощицей со святым колодцем.

– А как там Курдюм с Темрюком, а так-же Якуна? – подался Вятка к

нему. – Они от вас недалеко, про них ничего не слыхать?

– Они на луговине с напольной стороны, там пока тихо, факелы на стене

не загорались.

Тысяцкий покатал желваки по скулам, всматриваясь в темноту, затем

хрипло выдавил:

– Идем на встреч друг другу, а там дело покажет, – он добавил. – Но и

при малом сполохе завертайте к проездной башне и спасайте жизни, нам еще

долго надоть отбиваться от поганых.

Посланник сотника Прокуды исчез так-же, как возник – из ниоткуда в

никуда, Улябиха перехватила нож в правую руку и, задержавшись на миг, тоже

собралась растворяться в ночи. Вятка не противился ее уходу, он понимал, что

натурная баба взяла его под неоговоренную никем опеку, но отношение к

женщинам у него было неизменнным, их обязанность должна сводиться к одному –

поднимать детей. Он попробовал пальцем лезвие тесака и молча шагнул от юрты

к очередному светлому пятну с телами поганых, расположившихся замкнутым

кругом ногами в центр.

Еще одна ночь последнего месяца весны близилась к концу, она была

короче тех, которые накрывали город и окрестности Козельска в начале

ордынского обстояния, но куда теплее. Под ногами охотников прогибалась

молодая трава, обагренная кровью незваных пришельцев, предутренний ветер

приносил из крепости запахи цветов на плодовых деревьях в садах, одетых

бело-розовыми облаками, из лесов вокруг тоже сочились пахучие струи, их

можно было пить как березовый сок – такими густыми они были. И радоваться бы

душе ратника, привыкшего в такое время к рогалям сохи и к смачным

причмокиваниям телят с ягнятами и поросятами в стайках, сосущим из горшков

молоко, не брезгующим обсосать хозяйские пальцы. Да смешивались нежные

запахи с тяжелым духом обстояльцев, пришедших из диких степей и взявших

крепость в кольцо, забивали ноздри охотников не медовыми дуновеньями, а

плотной вонью, обволакивали ею мозги, не давая природным чувствам, стремящимся к добру, взять над ней верх и заставляя желать одного –

отправить как можно больше нехристей к ихнему богу синего неба, к которому

они обращались неустанно. И ратники работали не покладая рук, стремясь силой

вытеснить из себя доброе и заменить его злым, жаждущим лишь крови, они

переходили от одного небольшого уртона степняков к другому, оставляя после

себя кладбища мертвецов и табуны низкорослых мохнатых коней, прядающих ушами

и бьющих копытами в голую землю, объеденную ими до последней травинки. Это

продолжалось всю ночь, до тех пор, пока на востоке не посветлела узкая

полоска горизонта, готовая раздвинуться и опоясать небесный купол не светлой