Козельск - Могу-болгусун (СИ)

дичь. Доспехи были сняты, как шлемы и бутурлыки с налокотниками, на ратниках

остались только фофудьи и под ними теплые меховые безрукавки. Не было и

рукавиц, пальцы должны были плотно обхватывать рукоятку ножа с широким

лезвием, сделанную из турьих рогов, чтобы в нужный момент они с нее не

соскочили. Наконец в седых туманных волокнах вырисовались зубцы проездной

башни с запертыми наглухо воротами, от нее отделились несколько человек и

поспешили навстречу Вятке и его друзьям. Впереди шагал Латына в шлеме с

высоким шишаком и в кольчуге из мелких колец, на ногах у него были сапоги, а

на плечах обвисал плащ с серебряной застежкой на правом плече.

– Исполать тебе, тысяцкий, – отвесил поклон Вятка, остановившись

напротив него. – Мы готовы к охоте.

– Будь здрав и ты, Вятка, вижу, что не к сече снаряжались, а к охотному

делу, – негромко откликнулся Латына. Он отошел от помощников и повел

десницей назад, указывая на ратников, сгрудившихся за ним.- Посылаю с тобой

воев числом пять десятков, самых крепких и надежных, назначаю тебя главным

над ними. Не взыщи, но среди них Званок с супружницей, а ты, чай, был с ними

в разладе.

– Вота, лиха беда начало, – насупился десятский, выискивая глазами

Улябиху. Позади тысяцкого стояли в вольных позах крепкие дружинники, все они

были без оружия и доспехов, на поясах висели только ножи, а лапти были

обернуты, как и у самого Вятки с друзьями, лоскутами темной дерюги. Между

ними затесался тугарин в малахае, надвинутом на лоб, и в ордынском чапане

поверх русского шабура. Вятка с недоверием передернул плечами. – А этот кто

будет, неужто нам ихнего толмача еще не доставало!

– Я это, Вятка, я и есть Улябиха, от которой ты пожелал откреститься, –

подал тугарин высокий и хрипловатый голос. – Ежели откажешь, я сама за вами

увяжусь, никто не удержит.

Латына развел руками и сделал шаг назад, давая возможность десятскому

получше приглядеться к новым соратникам, а Вятка все шарил глазами по

небольшому отряду:

– А твоя подруга где? – наконец спросил он у Улябихи. – Это кто такая? – отозвалась дерзкая баба. – Та, что бежала при штурме поганых по пряслу и несла своему семеюшке

секиру, – он подошел еще ближе. – Она тоже зыбила надежу отрубить головы

всем нехристям за один замах.

Один из дружинников понял, о ком идет речь, он сдвинул треух на

затылок:

– Ее семеюшка надысь укреплял глухую башню досками, а супружница

готовила ему в истобе вечерю, – он ухмыльнулся. – У них трое огольцов по

полатям, мал мала меньше, какая охота, когда там забот полон рот.

Вятка прошелся вдоль ряда добровольцев и завернул снова к Латыне, молча

следившим за его действиями.

– Отряд твой, тысяцкий, справный, я мыслю, что кровавого замесу мы

наведем дивно хрушкого, – он поправил ножи на поясе. – На навершии все

нужное уже приготовили?

– Я сам смотрел, – поддакнул тот. – Осталось только сбросить лестницы

вниз.

– А где три мешка с хлебом, о которых я говорил ранее? Тысяцкий поманил к себе дружинника из своего окружения, а когда тот

предстал перед ним, спросил:

– Куда ты сложил хлеб? – Вота, на дровнях лежит сеном прикрытый, – указал тот на лошадь с

санями, привязанную возле взбегов. – Все три мешка.

Вятка приказал тоном, не терпящим возражений: – Несите их сюда, раздергайте визляки и раздайте караваи моим

охотникам.

Он понимал, что может последовать ослушание, ведь речь шла о хлебе, в

то время, как вокруг города бесновались ордынские лучники, и никому не было

известно, сколько еще продлится осада крепости. На некоторое время наступила

тишина, затем Латына не удержался и спросил, понизив голос: – Вятка, ты идешь не на седмицу и даже не на несколько ден, а всего на

одну ночь. Ты так и не сказал, зачем тебе столько хлеба.

– Раздай караваи моим охотникам и больше ни о чем не выпытавай, – резко

повторил тот, отходя от тысяцкого на шаг назад. – Это приказ воеводы Радыни.

Тот нахмурил брови и перемялся с ноги на ногу, глянув исподлобья на

недавнего своего десятского, махнул шуйцей дружиннику, чтобы он с остальными

брался за дело. Но недоуменно – угрожающие движения не произвели на Вятку

никакого действия, он будто врос в землю. Когда пропеченные кругляши

заходили по рукам охотников, от старшего малой дружины снова поступила

команда, заставившая удивиться теперь всех, кто находился вокруг.

– Разламывайте караваи и натирайтесь мякишом с головы до пят, –

скомандовал он. – Чтобы от вас сытным духом несло за версту.

Процедура натирания проходила в полном молчании, никто не понимал, что

задумал десятский, которого благословил на охоту сам воевода. Многие ратники

отламывали куски побольше и запихивали их за полы поддевок, другие не

стеснялись жевать хлеб на глазах у всех. Никто не говорил им ни слова, потому что они шли на дело, с которого могли не вернуться. И когда земля