Кожа для барабана, или Севильское причастие

– Ну, репортаж-то я сделаю в любом случае. А кто не со мной, тот против меня… – Говоря это, он покачался с носка на пятку. – Разве не так написано в вашем Евангелии?

– Послушайте, Буэнафе…

– Бонафе, – уточнил тот, поднимая указательный палец. – Онорато Бонафе.

Мгновение Куарт молча смотрел на него. Потом, глянув по сторонам, сделал шаг к журналисту. Вид у него при этом был вполне конфиденциальный, но в этом движении – а может, в его росте или выражении глаз – было что-то такое, что заставило Бонафе отступить к самой стене.

– В общем-то, мне наплевать, как произносится ваша фамилия, – понизив голос, проговорил Куарт, – потому что я надеюсь, что мне больше никогда не придется встречаться с вами. – Он придвинулся еще ближе – настолько, что Бонафе, почувствовав себя крайне неуютно, заморгал. – А сказать я вам хочу вот что. Я не знаю, кто вы – наглец, шантажист, дурак или все это вместе взятое. Но в любом случае – и несмотря на то что я священнослужитель – мне не чужд такой грех, как гнев, поэтому советую вам исчезнуть с глаз долой. И немедленно.

Свет фонаря отбрасывал вертикальные полосы на лицо журналиста. От улыбки не осталось и следа; Бонафе смотрел на Куарта со смешанным выражением страха и злости.

– Это не подобает священнику, – пробормотал он, и двойной подбородок его задрожал. – Я имею в виду ваше поведение.

– Вам так кажется?.. – Теперь улыбался Куарт, и в его улыбке было весьма мало от дружелюбия. – Вы удивитесь, если узнаете, на какие неподобающие священнику вещи я бываю способен.

Он повернулся к Бонафе спиной и зашагал дальше, мысленно задавая себе вопрос, какую цену ему придется заплатить за эту маленькую победу. Ясно ему было только то, что необходимо закончить это расследование прежде, чем все чересчур осложнится – если только этого уже не произошло. Журналист, рыскающий по ризницам, стал той самой последней каплей, которая переполнила чашу. Размышляя об этом, Куарт пересек площадь Вирхен-де-лос-Рейес, не обратив никакого внимания на пару, сидевшую на одной из скамеек, – мужчину и женщину, которые встали и, держась на некотором расстоянии, последовали за ним. Мужчина был толст, одет в белый костюм и шляпу-панаму, женщина – в платье в крупный горох, с забавным завитком волос на лбу. Они шли под руку, как обыкновенная мирная супружеская пара, наслаждающаяся прогулкой в теплый вечер; но, проходя мимо человека в водолазке и пиджаке в крупную клетку, пожевывавшего палочку, прислонившись к стене у входа в бар «Хиральда», они обменялись с ним понимающим взглядом. В этот момент со всех башен Севильи раздался колокольный звон, который вспугнул стаи голубей, уже отходивших было ко сну под уютными навесами крыш.

Когда высокий священник вошел в «Ла Альбааку», дон Ибраим, дав Удальцу из Мантелете монету в пять дуро, послал его в ближайший телефон-автомат с наказом проинформировать Перехиля. Менее чем через час приспешник Пенчо Гавиры прибыл, чтобы лично оценить обстановку. Вид у него был утомленный, с одной руки свисала пластиковая сумка-пакет от «Маркса и Спенсера». Он нашел свою дружину стратегически рассредоточенной по площади Санта-Крус, против старинного особняка XVII века, переоборудованного под ресторан: Удалец словно окаменел, подпирая спиной стену возле дальнего выхода из здания; Красотка Пуньялес, усевшись в самом центре площади, у подножия железного креста, вязала. Что же касается дона Ибраима, то его массивная фигура, с тростью под мышкой и огоньком тлеющей гитары под широкими полями шляпы, неторопливо перемешалась от одного поста к другому.

Завидев шефа, экс-лжеадвокат приблизился.

– Он там, в ресторане, – доложил он. – Вместе с дамой.

И продолжал свой рапорт, сверяясь при свете фонаря с часами, извлеченными из кармана жилета. Двадцатью минутами раньше он отправил в «Ла Альбааку». Красотку – якобы продавать цветы, а потом вошел и сам, под предлогом приобретения сигары (той самой, что сейчас торчала у него изо рта), и даже сумел перекинуться парой слов с официантами. Объекты его наблюдения расположились в лучшем уголке одного из трех небольших залов ресторана (всего несколько столиков и избранная публика), под достаточно качественно выполненной копией «Пьяных» Веласкеса. Они заказали салат из морских гребешков с трюфелями и базиликом (для дамы) и жареную гусиную печень под уксусно-медовым соусом (для его преподобия). Из напитков – минеральную воду «Ланхарон» (негазированную) и красное вино «Пескера де ла Рибера дель Дуэро». Какого года, выяснить не удалось, извинился дон Ибраим, но, заметил он, закручивая кончик уса кверху, чрезмерный интерес с его стороны мог показаться прислуге подозрительным.

– А о чем они разговаривают? – спросил Перехиль.

Экс-лжеадвокат величественно развел руками жестом, долженствующим означать бессилие.

– Это, – пояснил он, – находится за пределами моих возможностей.