Козленок за два гроша

Спит, подумал он. Умаялась и спит. Шутка ли — столько за день надо перестирать.

Боясь разбудить соседей, Семен Ефремович постучался еще раз, только тише.

Ни звука.

Летучая мышь снова села на деревянные перила галереи. Она наблюдала за ним из темноты, и Семену Ефремовичу это было неприятно. Никто о нас столько не знает, сколько птицы и звери, подумал он.

Стук, стук.

Он услышал, как заскрипела дверь, и вскоре вместе с этим скрипом, похожим на шелест крыльев летучей мыши, в проеме возникло белое и зыбкое изображение женщины.

Магда была в длинной белой сорочке, как бы рассекавшей темноту надвое.

— Ты? — изумилась она.

Белое и зыбкое изображение качнулось в сторону.

Магда зевнула, и этот зевок не разъединил их, а соединил.

Непонятно было, рада Магда его приходу или нет, но у Семена Ефремовича не было другого выхода; он юркнул в темноту, споткнулся о корыто, в котором мокло чье-то белье, остановился посреди комнаты.

Магда почему-то медлила, неподвижно стояла на пороге, словно досматривала сон.

— Зажги свет, — взмолился Шахна.

Не говоря ни слова, ни о чем не спрашивая, Магда нашарила в темноте спички, сняла с комода лампу, подкрутила фитиль, зажгла, и желтый, тягучий свет топленым маслом разлился по квартире.

Пахло синькой, выжатым бельем, весной.

Семен Ефремович прислушался, не слышно ли в комнате еще одного дыхания. Может, у Магды все-таки ребенок…

Тихо.

И от того, что они были с Магдой вдвоем, у Семена Ефремовича отлегло от сердца.

— Ложись, — сказал Шахна.

Он все еще испытывал перед ней какую-то неловкость, хотя она не корила его, не напоминала о прошлом, просто пялилась на него заспанными глазами.

Магда истолковала его слова по-своему, покорно заковыляла к кровати, легла.

При скудном свете лампы Семен Ефремович видел ее полные натруженные ноги с крепкими, как бы завязанными в узел пальцами; под сорочкой бугрились заметенные ситцем груди; сухим валежником потрескивали в сумраке ее рыжие жесткие волосы.

Больше всего Шахну поразило то, что Магда не обращала никакого внимания на его наручники. Она вообще старалась не смотреть на него, опасаясь, видно, его взглядов и его вопросов.

— Ты такой смешной, — Магда прыснула. После долгого молчания она придвинулась к стене, как бы освобождая для него место.

— Спи, — сказал Шахна.

— Я не усну, когда рядом мужчина, — призналась Магда.

Уловки ее были бесхитростными, и Семену Ефремовичу не составляло никакого труда их разгадать. Сама мысль о том, что он может с ней лечь, причиняла ему физическую боль.

— Спи, — повторил он.

— Погаси, — попросила она. — В темноте все кошки серы и все люди счастливы.

Ее сорочка белела в сумраке, как большое перистое облако.

Семен Ефремович не двигался.

— Почему ты меня ни о чем не спрашиваешь? — спросил он, не желая потакать ее прихотям.

— А зачем? — удивилась Магда. — Собака ничего не знает о своем хозяине, а любит его…

— Глупости.

— Бог покарал меня за мое бесстыдство… щенка не дал… маленького… черноголового, с кудрявыми, как хмель, пейсами… Ты не бойся… У нас никогда не будет щенка… Никогда… Зря ты ко мне околоточного подсылал…

Шахна подошел к кровати, сел в изножье.

— Разденься.

— Нет, нет.

— Не бойся, — прошептала Магда. — Я спрячу тебя… я никогда тебя не выдам… мне все равно, в чем твои руки — в золотых перстнях или наручниках… Только обними меня… Когда меня обнимают, я забываю, что я прачка… что дом мой провонял чужим бельем…

Ну как ей объяснить, что ему сейчас не до объятий, что у него скованы руки, что он пришел к ней не за ласками, а за помощью; пусть сбегает к соседям, принесет напильник.

Магда на коленях подползла к нему, запустила руки в его волосы и принялась их ерошить.

— Перестань! — взмолился он.

Господи, скорей бы кончилась эта ночь, подумал он с каким-то тупым отчаянием.

Магда наклонилась к нему и стала целовать — слепо, алчно, прощально.

— Ты же наручники целуешь! — крикнул он, слабо и безнадежно сопротивляясь, но крик его был не в силах остановить ее.

— Ну и пусть!.. Если бы не наручники, ты бы не пришел ко мне. Ведь не пришел бы?

Утро наступило неожиданно; тьма сменилась резким, пронзительным светом, он хлынул в комнату, и вместе с ним рассвели груды чужого белья, наручники, потрескавшиеся половицы.

Шахна ждал, когда Магда оденется, сходит к соседям за напильником, но она не спешила, по-прежнему лежала в одной сорочке, с растрепанными волосами, заштриховавшими подушку, как полосы дождя окно в осенний день.

Наконец Магда встала, оделась, подхватила ведро, вышла во двор. Семен Ефремович видел, как она черпает воду, как медленно, словно молоко, наливает и несет по двору, стараясь не пролить ни капли.

— Магда! — поторопил ее Шахна.

Но та как будто не слышала его, плеснула воду в корыто, поставила на огонь, и кисловатый запах подогретого белья смешался с заклубившимся паром.

— Магда! — снова напомнил он о себе и наручниках.

Ближе к полудню Магда сварила картошку в мундире, очистила ее, нарезала селедку и стала кормить его с рук, как ребенка.

Шахна ел, давясь, обжигая нёбо, а она влюбленно смотрела на него и приговаривала:

— Ешь! Ешь! Я еще отварю… Вон какой ты тощий!