Козлиная песнь

К вечеру мы с тобой оба занемогли. Ты прилег на соломе в хлеву, где тебя и вытошнило желчью, оказалось, что плющ действительно ядовит. А я безумно устала, бегать за стадом все еще было для меня слишком большим напряжением. У меня вздулись вены на руках, мышцы тела свело судорогой, малейшее движение требовало дикого напряжения. Стоило мне пройти десять метров медленным шагом, как сердце начинало стучать вдвое быстрее и не успокаивалось еще минут двадцать. Но выбора не было, в кормушки блеющих от голода животных надо было заложить сено, ты тоже нуждался в уходе, как и Эмили, простудившаяся после купания в луже с ряской и дрожавшая сейчас от озноба. Раньше она всегда была в числе вожаков стада, но теперь младшие нэнни списали ее со счетов. Они танцевали, стоя на ней, словно это был ящик или камень. Одна девочка даже хорошенько разогналась, чтобы с разбега вонзить рога старушке в ребра, словно говоря: «Убирайся отсюда, бабка, теперь я за главную!» Эмили послушалась, разогнув одеревеневшие суставы, она поднялась с соломы, отошла метра на два и легла снова. Я нежно погладила ее по позвоночнику, просевшему посередине, как крыша старого сарая. Тут же подошла еще одна девочка, чтобы, мощно боднув Эмили, объяснить ей, что к чему и кто чего теперь стоит.

Мы с тобой были так обессилены, что не могли придумать ничего другого, кроме как накрыть спину дрожащей в ознобе Эмили моей душегрейкой из бараньей шкуры и вставить ее передние ноги в дырки для рук, а потом мы перевязали ее новую шубу ремнем из моих брюк. После этого мы свалились рядом с больной, которая теперь стала стучать зубами чуть меньше. Я лежала у ее спины, защищая ее от наскоков товарок, ты положил голову ей на живот. Как-то раз я спросила тебя, почему ты так любишь бывать в хлеву, и ты заикаясь, ответил, что это как у индейцев, «побратимство, что ли».

— Йойо. Йоойооо!

Я смутно слышала, как писклявый голос поет какие-то слова, словно тенор пытается исполнить партию сопрано.

— Йойойо! Йооойооооооо!!!

Теперь звук опустился на две октавы вниз, а громкость заметно возросла.

— Мои деточки, мои куколки-оленяточки!

Я с трудом раскрыла глаза и увидела над загородкой, отделявшей нас от внешнего мира, худенькую фигурку, размахивающую чем-то, что могло быть только метелкой для смахивания паутины и пыли со стен. В другой руке, словно флаг, развевалась огромная половая тряпка. Виден был только силуэт на фоне яркого дневного света, но я немедленно узнала Доминика. Вероятно, он не заметил, что мы тут лежим, и обращался с ласковыми словами к нашим животным.

— Дети мои, просыпайтесь. Я должен убирать дом. Завтра приедет господин.

Только не это!

Я приподнялась на соломе, опершись на локоть.

— Сейчас, Доминик, идем. Мы с Йойо оба заболели!

Я осторожно провела пальцем по твоей щеке, которая оказалась очень горячей. У тебя была высоченная температура.

— Йойо, послушай, завтра приезжает Глот.

От этой новости ты разом проснулся и поднял голову. Тебе тут же пришлось повернуться лицом вниз, потому что изо рта изверглась новая волна желчи. Доминик, чья фигура маячила над перегородкой, как в театре теней, громко охнул и сказал хриплым голосом, что сходит за врачом.

— Никаких врачей! — крикнул ты с повелительной ноткой в голосе и тут же без сил опустил голову на солому. Обходя пережевывающих свою жвачку толстощеких животных, я пробралась к выходу; рукой мне приходилось придерживать брюки, соскальзывавшие без ремня. Я рассказала Доминику, что произошло с нами утром, как Эмили упала в воду, а ты отравился плющом. Заговорщицким тоном я добавила, что ты, возможно, заболел и от эмоциональной перегрузки. Пусть Доминик не удивляется, сказала я, но господин Дюжарден — отец Йойо.

Доминик посмотрел на меня с сомнением снизу вверх. Рядом с ним я чувствовала себя великаншей, его макушка не доходила мне даже до плеча.

— А о своей матери Йойо знает? — прошептал он басом, бросив робкий взгляд в твою сторону.

— О матери? — повторила я, недоумевая. Мы знали, что Глот соблазнил твою маму, а может быть, и изнасиловал во время своего недолгого пребывания в Голландии. И что ничем не помог ей, когда родился ребенок, это мы знали даже слишком хорошо. — Доминик, его мама была знакома с Дюжарденом не дольше недели, а потом они не общались.

— Неправда! — невольно воскликнул Доминик высоким голосом.

— Как так?

— О чем вы там разговариваете?

Ты с грехом пополам поднялся на ноги, от головокружения прислонился к кормушке с сеном, потом с трудом нагнулся к Эмили, просунул руку ей под шубу. Эмили все еще дрожала от холода, а ты чувствовал себя на ногах слишком неустойчиво, поэтому ты снова опустился на солому и лег у нее под боком.

— Йойо, я получил сегодня телеграмму от твоего, гм, отца.

— Доминик, у меня нет отца, — донеслось из глубины хлева.

— А я‑то думал, что вам все известно, — защебетал, обращаясь ко мне, Доминик, точно испуганный попугайчик, и чуть не уронил свою метелку для борьбы с паутиной.

— Мы зовем Дюжардена Глотом.